Примерно так и, вероятно, с таким же нетерпением, напрягая глаза, слух и морща лоб, ждет подходящего момента старый литаврщик, чтобы, наконец, дождавшись заветного знака дирижера, громыхнуть что есть силы своими дурацкими медными кастрюлями, каждый раз до смерти пугая других оркестрантов, которые выбились в люди благодаря умению играть на более престижных инструментах, вроде контрабаса или геликона.
Зададимся вопросом — чьего воображаемого знака мог ждать крылатый партиец? Уж не того ли красавца, похожего на лохматую рогатую собаку с обгаженным хвостом?
Но оставим домыслы, ибо они безосновательны, и отдадим должное художнику — он не пожалел красок, вдохновения и таланта, чтобы добиться совершенства, и картина, вне всякого сомнения, производила исключительно сильное впечатление.
Сказать, что она не произвела исключительно сильного впечатления на заказчика, значило бы грубо пойти против истины.
Когда областной руководитель, отдохнувший и, как говорят курортологи, оздоровленный, — с подготовленными к новым испытаниям почками, — вернулся из карловарского вояжа, то первым делом он поинтересовался у помощника ходом работ по созданию портретной галереи.
Туманный ответ помощника ему не понравился. И на следующий день он со свитой подчиненных без предупреждения нагрянул в мастерскую живописца.
Но мастерская была пуста…
Аккурат накануне в обкомовский продуктовый распределитель завезли баночную дунайскую сельдь. И Полховский, прознав про это, тут же оккупировал роскошную квартиру своей постоянной любовницы — пожилой красавицы, заведовавшей этим гастрономическим храмом партийного благополучия.
Беззаботный живописец, полулежа на кожаном диване, лакомился нежнейшей жирной рыбкой, запивая ее чешским пивом и шведской водкой.
И именно она, баночная сельдь специального посола, с благодарной улыбкой вспоминал впоследствии Полховский, спасла ему жизнь. По крайней мере, на какое-то время, — жизнь на свободе…
А в это время в его мастерской бушевал отдохнувший на водах хозяин области.
Позже в кругах, близких к обкомовским, рассказывали, что в мастерскую первый секретарь влетел, как бомба, похоже, он уже что-то подозревал.
При виде картины, вернее, при виде того, что там было изображено, секретарь едва не лишился остатков разума: конечно же, все — и он в том числе — узнали в розовотелом бодрячке партийного областного падишаха.
И еще говорят, что секретарь визжал, как пожилой, отживший свой век хряк, отданный на заклание малоопытному живодеру.
