Он сказал это, надеясь утешить возлюбленного и воскресить в нем дивное начало ночи. Но более губительных слов он не мог произнести.
— Ты знал. Но почему не сказал?
— Не было времени.
— Времени, чтобы сказать: «Запри дверь»?
— Да, не было времени. Я не сказал, потому что для таких слов не нашлось подходящего момента.
— Не нашлось момента, хоть я пробыл здесь целую вечность?
— А когда было? Когда ты вошел? Тогда, что ли? Когда ты обнял меня, когда всколыхнул кровь? Это, что ли, подходящий момент для таких слов? Когда я лежал в твоих объятьях, а ты в моих, когда нас опаляла сигарета, когда мы пили из одного стакана? Когда ты улыбался? Мне надо было это прервать? Надо было сказать: «Капитан Марч, сэр, вы, кажется, забыли запереть за собой дверь». И когда мы говорили о том далеком корабле, о бедном милом Малыше, которого я никогда не убивал и не думал убивать — о чем нам было говорить, как не о том, что давно миновало? Лайонел, нет, нет. Лев ночной, приди ко мне, раньше чем наши сердца остынут. Здесь нет никого, кроме нас, и только мы должны охранять друг друга. Заперта дверь, не заперта — какая разница. Мелочь.
— Это не было бы мелочью, если бы сюда заглянул стюард, — угрюмо проговорил Лайонел.
— Что плохого, если бы он и правда зашел?
— Для него это стало бы потрясением на всю оставшуюся жизнь.
— Вовсе никаким не потрясением. Люди вроде него и не к такому привыкли. Просто он мог бы рассчитывать на более щедрые чаевые и поэтому был бы доволен. «Извините, господа…» Затем он удалился бы, а завтра мой секретарь наградил бы его чаевыми.
— Кокос, ради Бога! Ты порой такое несешь! — Цинизм отталкивал его. Он заметил, что иногда цинизм тянется за припадком высокопарности, как пенный след за кораблем. — Кажется, ты так и не понял, какому мы подвергаемся риску. Представь себе: за это меня могут уволить из армии.
— Представил, ну и что?
— Как это — ну и что? Чем я буду заниматься?
— Ты мог бы стать моим управляющим в Басре.
— Не слишком заманчивая перспектива. — Он и раньше не мог понять — когда над ним смеются, а когда говорят всерьез, и это очень задевало его, а теперь случай с незапертой дверью приобрел особую важность. Он вновь попросил прощения «за свою долю вины» и добавил: — Полагаю, ты не рассказывал про нас своему грязному парсу?
— Нет. Нет, нет, нет, нет и нет! Удовлетворен?
— А стюарду?
— Не рассказывал. Только давал на чай. Подкупал всех. А иначе для чего нужны деньги?
— Я начинаю думать, что ты и меня подкупал.
