Пока Женя гремел на кухне посудой, отец подозвал к себе Татьяну и спросил вполголоса:
— Что-то не очень мне понятно… Ты тут сказала, что у тебя с ним всё кончено — мол, прошла любовь, завяли помидоры. А сейчас мы принимаем его, как дорогого гостя.
— Так надо, папа, — ответила Татьяна. — Ему больше некуда пойти.
— Шёл бы домой.
— Домой он пока не может пойти.
— И как долго он будет у нас?
— Сколько ему потребуется.
— Значит, мы и кормить его будем?
— Стало быть, будем.
— А с каких таких богатств?
— Я подзаработала немного.
— Как это?
— Ну… Не подзаработала. Серёжки продала.
Отец нахмурился.
— Бабушкины?
Татьяна вздохнула.
— Бабушкины.
Видно было, что отец расстроился. Он сел в кресло и замолчал, засопел, уклонился от объятий Татьяны. Сама расстроившись, она оставила его в покое и ушла к себе в комнату. Через пять минут пришёл Женя.
— Я вымыл посуду, — сказал он, вытирая руки о рубашку.
— Спасибо, — машинально пробормотала Татьяна.
— Это тебе спасибо, — ответил Женя.
Посмотрев на разложенные на столе тетради, она спросила:
— Переписал?
— Ещё не всё, — сказал он. — Можно, я ещё попишу?
— Да ради Бога, пиши.
— Я тебе не мешаю?
Она улыбнулась.
— Нет, нисколько. Пиши.
Отец смотрел телевизор, Женя писал, а Татьяна в тоске смотрела на Маяк, сидя у окна на кухне. Она силилась понять, что произошло, и не могла, всякий раз натыкаясь на непробиваемую стену. Всё это было из области фантастики, но Татьяна не верила в возможность подобного в реальности. Но, тем не менее, это произошло — и понимай, как хочешь. Единственное объяснение, которое вертелось у неё в голове, — это какая-то ошибка. Но кто ошибся и в чём именно ошибся — вот что было самым непонятным. Снова и снова она собирала кусочки головоломки, но всякий раз неправильно, и картина не получалась. В отчаянии и досаде она била кулаком по столу, собранные ею частички разлетались, и она снова принималась за этот мучительный подбор. Ей всё время казалось, что Игорь был где-то рядом, даже смотрел на неё, она постоянно чувствовала спиной его взгляд, но оборачивалась — и никого не видела. Его любящие, немного грустные глаза смотрели на неё отовсюду, она не могла никуда деться от них.
Более того, ей чудилось, что он видел не только её саму, но и читал в её сердце все чувства, и все её мысли были ему известны, как собственные. Это даже немного пугало её. Каждое движение её души он знал в самом зародыше, и ей тотчас становилось стыдно за все недостойные помыслы, едва они возникали у неё в душе. Он судил её, судил ежеминутно, и его суд был справедлив — она это знала. И не могла оправдаться.
