На табуретке лежала шоколадка и нетронутая ими вчера гроздь винограда, стояла баночка йогурта, а все остальные следы их вчерашнего угощения исчезли. Игоря нигде не было, и Татьяне не оставалось ничего, кроме как покинуть комнату — она опаздывала в университет. Уже у двери она обернулась на табуретку. Всё, что лежало на ней, явно было оставлено для неё, догадалась Татьяна. Не взять это она не могла. Подобрав с пола пакет, она собрала всё в него и вышла в коридор. Спускаясь, она ни с кем не встретилась: жильцы дома как будто вымерли.
Когда Татьяна вернулась домой, отец только спросил:
— У этого парня была?
— Если ты имеешь в виду Женю, то нет, — ответила Татьяна. — С Женей у меня всё.
— Как это? — удивился отец.
— Вот так.
Она чувствовала себя как-то необычно, по-новому. Все неурядицы казались ей суетными мелочами по сравнению со Светом Маяка; она как будто взирала на всё откуда-то с недосягаемых подоблачных высот, где не было никаких забот, слёз, суеты, страданий. Душа её была незамутнённым зеркалом, от которого отражалось всё дурное. В её сердце был Игорь. Вместо того чтобы пойти в университет, она зашла в парк, села на скамейку и заплакала — не от досады или отчаяния, а от новых непонятных чувств, захлестнувших её, как волна цунами.
Девушка сидела долго, то улыбаясь, то плача, а то — улыбаясь и плача одновременно. Глядя в небо, на плывущие облака и колышущиеся на ветру голые ветки, на которых скоро должны были набухнуть почки и распуститься листья, она дышала полной грудью и подставляла солнечным лучам лицо. Её плечи сотрясались, и грудь теснило что-то огромное, чему она не могла дать названия. Она была счастлива, и от счастья, лившегося из её глаз, таяли льдинки на лужах.
Встретившись в университете с Женей, Татьяна не почувствовала ничего неприятного и удивилась самой себе: она нисколько не злилась на Женю. Всё, что она почувствовала — это лёгкое сожаление о нём. Ей было немного его жаль, потому что он не был так счастлив, как она, потому что он не испытывал то, что происходило сейчас в её душе. Он погряз в суете и прожигал жизнь там, внизу, и ему неведомы были эти вершины блаженства, на которые она взлетела. Ей даже захотелось протянуть ему руку и позвать с собой. Проходя мимо, она ему улыбнулась, а он проводил её озадаченным взглядом.
Вечером, стоя у окна на кухне, она смотрела на Маяк. Он звал её, как путеводная звезда, и её душа рвалась туда, к нему, ей хотелось быть там, по ту сторону окна, с Игорем. И, увлекаемая неукротимым порывом, она стала торопливо одеваться.
