На крикуна зацыкали. К кумачовому столу подошел уже знакомый Лысову большевик Седых, обвел собрание хмурым взглядом, положил на стол мохнатую партизанскую папаху:
– Я так понимаю: когда хозяин строится или избу на ремонт ставит, трудно ему? Шибко трудно! Так я говорю?
Передние ряды поддакнули:
– Известное дело – несладко…
Седых зачем-то снова надел папаху и заявил:
– Плавать-то надо… Я – конкретно: первое дело – снарядить по общественному выбору к татарам на Юрту-Ору, под Колывань, за смолой. Смола у татар есть – исстари лодочники, обласочники. Второе: баббитом да оловом деповские поделятся. Это уж – Савельев… Верно говорю, товарищ Савельев?
– О чем разговор – обязательно!..
– Третье: все гнилье баржевое, кое на ремонт не пойдет, разобрать, будут гвозди. – помолчав, Седых спросил: – Против есть?
Кто-то ответил вопросом:
– А чем с татарами рассчитываться?
Седых передвинул папаху на затылок:
– Жертвую два пуда муки!.. – и вопросительно глянул на Савельева.
Тот поднялся с табуретки:
– От меня пуд.
Собрание притихло, но Конюхов, председатель комячейки, поддержал Савельева:
– От меня – тоже пуд!..
Сидевший молча партиец Филимонов сконфуженно поскреб пятерней затылок, шепнул соседу:
– Заест баба, едри ее в корень! – поднялся, рубанул воздух ладонью. – Пиши – полтора пуда!.. Не пропадем!..
И – прорвало собрание.
Савельев записывал огрызком химического карандаша.
Потом комиссар вынул из портфеля большой лист серой оберточной бумаги.
– Товарищи, слушайте приказ Сибопса. Масленщика Егорова Василия назначить помощником механика на то же судно… Кочегара Попова Кузьму – механиком… Лоцмана Жукова Григория – капитаном…
Собрание слушало затаив дыхание. А когда кончил комиссар Савельев чтение приказа, грянула буря… За криками и хлопками долго ничего нельзя было разобрать… Но вот к столу прошел старожил затонский Николай Еремин. Четверть века проплавал он матросом на обских посудинах. Знал перекаты и пески на всех плесах от Барнаула до Нарыма, как пять заскорузлых пальцев своих, но когда услышал, что назначают его капитаном на мощный буксир, не поверил. Пробился сквозь людскую массу к кумачовой скатерти:
– Тут я слышал, вроде Еремина на «Тобольск» капитаном. Уж не меня ли?…
Савельев подтвердил:
– Скажи что-нибудь народу, капитан Еремин.
Старый матрос поднял руку, и собрание притихло… Но ни слова не мог вымолвить Еремин. Скатилась по капитанской щеке горькая слеза – итог многолетней матросской жизни на хозяйских харчах. Махнул рукой капитан и, шатаясь, пошел сквозь притихший барак к своему месту, а собрание снова взорвалось овацией. Кто-то крикнул:
