– Видала? – Мурлаев кивнул Наде Скалой. – Ишь, «анархия – мать свободы!»
А сам засвистел: «Слезами залит мир безбрежный…»
Если миновать железнодорожный туннель, тот самый, где состоялась любопытная встреча приезжего иркутянина с главврачом Изопропункта Николаевым, и по унавоженному за зиму Чернышевскому спуску выйти к урезу правого берега Оби, – угодишь на городскую свалку. Отсюда и начинается прямой путь через реку – зимник, связывающий затон с городом. Дорога выводит к остову какого-то вмерзшего в отмель, полуразобранного на дрова паузка. По уцелевшим шпангоутам можно взобраться на остатки палубы и вглядеться прямо перед собой в левобережную даль. Тогда и увидишь Яренский затон.
Новый комиссар водной Чека по Яренскому затону Лысов так именно и поступил. Утвердясь на обломках паузка, достал из внутреннего кармана бушлата обшарпанный трофейный «цейсс» и воззрился в левый берег реки.
День был ясный. В стеклах бинокля отразилась голубизна неба, тонкие спицы мачт и множество дымков, выходящих прямо из снежной целины: мачты – судов каравана, а дымки – от печей землянок. Правда, поближе к левобережному яру чернело десятка два рубленых домов, но за ними сплошь расстилались подземные дымы.
Землянки – главное жилье мелкого речного люда в затоне. Баржевые водоливы, плотогоны, бакенщики, лодочники-перевозчики, машинисты и кочегары – все, кто не успел еще или не сумел пустить корни в городе и в окрестных деревнях, зимуют по-кротовьи, – в затонских землянках. Чтобы поставить сруб, не хватает ни времени, ни двенадцатирублевого жалованья. Всю навигацию льют пот у пароходных топок кочегары, часто работают без подхваты, без смены, по шестнадцать часов. И у баржевиков не лучше.
Зимой выморозка, весной нелегкий труд конопатчика, а начнется навигация – сколько на своем горбу перетаскивает кулей баржевой, и не счесть!
Хозяева, купцы-пароходчики – Жернаковы, Маштаковы, Фуксманы да Плотниковы, где только можно и неможно, на грузчиках, бывало, экономили. Хозяину выгоднее от своих щедрот водоливу десятку-другую накинуть, чем грузчикам сотни переплачивать. Вот баржевики и гнули спины под пятипудовыми кулями на пристанях да на перештывках в рейсах, и не то что сами, взрослые мужики, – все семейство приспосабливали: жен, дочерей, снох, детишек…
Парнишке, скажем, всего-то годков тринадцать, ему бы в бабки играть, ан уже стоит на подаче кулей.
Слово «шкипер» еще не пришло на речной флот: техника на крутоскульных деревянных посудинах – от времен Стеньки Разина. Даже штурвалы не везде – в основном ворочают громадные рули пеньковым канатом. До седьмых потов бьют водоливские жены да снохи, поклоны у коромысел деревянных насосов: баржи сплошь водотечны, а на ластование да на серьезный ремонт у купца никогда не хватало: ничего, и так пробьются, на бабьих поклонах! Ведь каждый водолив знал: выйдет вода за елань, подмокнут купеческие кули – тогда пропал баржевой со всем своим семейством, мало что выгонит без копейки денег, еще и ославит по всем пароходствам. Нигде места не найдешь.
