Иннокентий Харлампиевич завел упряжку во двор; обив валенки, поднялся по ступенькам и поздоровался по ручке с вышедшей на крыльцо пожилой женщиной интеллигентной внешности.
– Тут он? – осведомился Седых.
Женщина ответила:
– Да. Нервничает очень. Не привык к опозданиям…
– Проведи меня, Валентина Сергеевна… Я его в обличье-то не знаю…
Однако на крыльцо уже вышел человек, закутанный в собачью доху-подборку, и, не здороваясь с мужиком, уселся в розвальни. Усаживаясь, стукнулся обо что-то твердое. Нашарив под сеном приклад винтовки, буркнул:
– Зря!..
– В обрат-то с грузом, – хмуро возразил Седых, – всякое могёт статься…
Спутник вдруг крикнул злобно:
– Говорю – зря! Впредь бросьте эту моду!
– Ладно…
Пересекли половину реки и поехали островами. Под деревней Бибихой встретили обоз: десять порожних подвод. На передней – красный флаг, под флагом солдат с прокуренными до желтизны усами. Лицо у солдата изможденное, землистое.
Солдат натянул вожжи:
– Тпр-р-у!
Обоз остановился. Седых тоже придержал лошадь. Радостно осклабился:
– Ванюха, здорово! Слух был, что ты в городу…
– Здорово, здорово, Харлампыч! – Солдат, добыв кисет, приветливо улыбнулся. – Далеко правишься? – И, вглядываясь в ворот дохи-подборки, неуверенно добавил: – Чтой-то не признаю товарища?… Чьих будет?…
Доха издала лёгкий стон, а Седых поспешил с ответом.
– Дальний, – пояснил Седых, – больной, с урману приехал, а дале-то не везет никто… Наладили ко мне. Подрядились за два фунта соли в город в больницу. В нашу-то ложиться не хотит… За два фунта соли, а боле так, по человечеству…
– Ну и правильно. Шибко хворый?
– Шибко. Горячий весь. Нынче везде – тиф. Ты стань подале. Я уж переболел, меня не берет. Как под городом-то, Ванюха, зимно аль топко?
– Развезло, язви ее в печенку!.. Уж и не знаю, как ты до больницы доберешься… – ответил Ванюха, отходя в сторонку от санок.
– Вона што!.. А в Колывани – зима по всей форме.
– И здесь, видать, морозит… Эй, парни, покурим нашего, свойского.
Подошли сопровождающие обоз три паренька, лет семнадцати-восемнадцати, городского обличья. За спинами винтовки.
Стали закуривать.
Выпустив клуб дыма, солдат вздохнул:
– Да, брат… Она, хворь-то, придет – не спросит. По себе знаю – покою нет от хвори… А делов, делов, братец ты мой!..
– Всё от бога, Ванюха, – начал было Седых наставительно, но, поперхнувшись чужим дымом, закашлялся. – Тьфу, чтоб вас, куряки окаянные!
Парни рассмеялись. Седых стер слезы рукавом, спросил:
