Мужчина в синем пиджаке и бровью в ту сторону не повел. Должно быть, он уже начал оправляться от растерянности, и в его глазах появилось обычное выражение простодушной хитрости.
— От вашего слова, товарищ Семин, сейчас многое зависит, — тихо и твердо напомнил ему Еремин. — И мы вас просим всю правду сказать: найдутся в колхозе триста тонн излишков зерна для продажи государству или нет?
Тщедушный мужчина с хитрым лицом встретился со взглядом Еремина, устремленным на него со сцены клуба, и безошибочно определил: он все понял. Неизвестно, как, какими потаенными путями он смог почувствовать и узнать то, что, казалось, так надежно было скрыто от чужого глаза, но только он это узнал и почувствовал. Конец пружины оказался у него в руках. И после этого нелепо и бесполезно было бы продолжать сопротивляться.
— Найдутся, — коротко сказал Семин и, зачем-то оглянувшись, сел на свое место.
— Нехорошо, товарищ Еремин, — пробился сквозь поднявшийся в зале шум все тот же развязный голос молоковоза Федора Демина, — нажим делаете. Люди еще подумать хотят, а вы из них клещами согласие вытягиваете. Не по уставу.
И тотчас же раздался спокойный голос, который сразу узнал Еремин:
— Не по уставу? Василий Михайлович, дай мне слово.
Это была Дарья. Она не пошла, как все, на сцену, а поднялась и осталась стоять на месте, полуобернувшись и к президиуму и к собранию.
— Это ты, Федор Демин, кричал? — спросила она, всматриваясь в темноту зала сузившимися глазами. — Ну, тебе-то, конечно, ничего больше не остается, как в голос рыдать. Ты всю весну и лето прорыбалил, с зари до зари в лодке под яром сидел и только перед уборкой в бригаде объявился. Небось с полета трудодней нагреб?
— Плохо считаешь. Семьдесят пять, — зло бросил из угла Федор Демин.
— Ну, — удивилась Дарья. — Я же и говорю, что нагреб, — заключила она под общий хохот.
Ничто так не убивает, как смех, и Федор Демин, услышав его, сел на лавку, яростно озираясь и не делая больше попыток прервать Дарью. Выступая, она раскраснелась, платок развязался у нее и сполз на плечи, серые большие глаза под трепещущими бровями сверкали, и лицо стало ярко, вызывающе красивым. Глянув в зал, Еремин перехватил взгляд Кольцова, восторженно смотревшего на Дарью.
— Ты, Федор, — говорила она, — в надежде был, что другие на каждый твой трудодень по целому пуду зерна заработают и ты больше тонны загребешь, и вспомнил сейчас про устав. Что-то ты о нем не вспоминал, когда сидел под яром. — Смех опять пробежал по рядам. Дарья переждала его и повысила голос: — Вы слыхали, кто тут больше всех горло драл? Кто по малу трудодней имеет и надеялся, что люди им на каждый трудодень по многу хлеба заработают. У меня с детьми тысяча трудодней, я две тонны зерна получу, и мне хватит до урожая. Проживем. Устав, Федор, не для лодырей. Он против лодырей.
