Еремин начинал всерьез тревожиться за исход собрания. Окидывая глазами зал, он думал о тех силах, которые противостояли на собрании Семиным-Деминым и могли бы повернуть его в нужное русло. Многих из людей он знал уже не первый день, с некоторыми знакомился только теперь. Агроном Кольцов и секретарь парторганизации Калмыков уже выступили и, конечно, помогли делу, но этого было недостаточно. Черенков, жалкий человек, только навредил и теперь опять прячется за листьями фикуса. Дарья…
Вот когда Еремин взглядывал на Дарью, он успокаивался. Она сидела со спокойным, даже улыбающимся лицом, с играющими по обыкновению глазами и бровями. Вокруг нее, в первых рядах правой половины зала, сидели ее подруги. Со многими из них Еремин уже был хорошо знаком: со Стешей Косаркиной, которая сейчас постреливала в его сторону глазами, с ее немолодой кареглазой соседкой Марией Сухаревой и с некоторыми другими. Но всех, кто сидел вокруг Дарьи, он, конечно, не мог знать, потому что вокруг нее, вероятно, сидели почти все женщины колхоза. Случайно или не случайно, они расселись поближе к ней, заняв почти всю правую половину рядов и почти все передние скамьи левой половины. Не все женщины, конечно, сидели вокруг Дарьи, некоторые расселись и вокруг Семиных-Деминых. И когда нужно было, они начинали подавать голоса, визжать и выкрикивать. Но легко было увидеть, что их меньшинство.
Если у Семиных-Деминых имелся на собрании свой замаскированный дирижер, то и женщины постарались выставить в противовес ему своего, который к тому же оказался не менее искусным. С той лишь разницей, что женщины совсем не хотели скрывать, что ими дирижирует Дарья. Еремину интересно и радостно было наблюдать, как они ее слушают и как у них тоже все заранее расписано по нотам. И ни разу этот оркестр не сбился, не сфальшивил. Всякий раз он вступал в строй и начинал играть именно в ту секунду, когда казалось, Семины-Демины уже совсем начинают брать верх и вот-вот собьют собрание, и требовалось кого-нибудь из них немедленно осмеять, срезать ядовитым словом, усадить на место, а то и перебить, перекричать сразу полсотней звенящих, как серебряные трубы, голосов. Иногда какая-нибудь из женщин, та же Стешка Косаркина, вдруг бесхитростно и деловито осведомлялась у кого-нибудь из Семиных-Деминых под конец его речи:
— Ты, Андрей Петрович, на собрание из дому пришел или прямо от Пашки Кравцовой?
И тотчас же в дружном взрыве уничтожающего женского смеха, к которому охотно присоединился мужской, бесследно тонуло и исчезало все то, о чем он до этого говорил. И лучше было потом к этому уже не возвращаться.
