Смущенный и задетый, Еремин поехал дальше, в станицу. Через час вездеход остановился у большого, с низами, дома правления Тереховского колхоза. По деревянной шаткой лестнице Еремин поднялся наверх. В большой общей комнате правления было натоплено, домовито и многолюдно. Председатель Черенков, разомлевший от духоты, с лоснящимся лицом, сидел в углу за столом, под портретами. И все стулья, густо стоявшие у стен, были заняты. Сизый табачный дым вился над каждым стулом и плотной пеленой закрывал потолок. Еремин, видимо, попал на какое-то совещание.
— Заседаете? — спросил он, открывая дверь и останавливаясь на пороге.
— Все решаем о кормах, — ответил Черенков, и его одутловатое, сонливое лицо выразило озабоченность. — Вы проходите, Иван Дмитриевич, садитесь, — он поискал глазами свободный стул.
— Вы тут решаете, — бегло оглядев присутствующих, резко сказал Еремин, — а вдовы в это время возят корма, замерзают.
— Мы, Иван Дмитриевич, планируем, — проследив за его взглядом, широко улыбнулся Черенков. — Тут у нас, так сказать, штаб.
Никогда, не повышал Еремин голоса на людей. Командуя на фронте ротой, умел обойтись без этого. Но теперь не мог сдержаться. Снова пробежав глазами по комнате, он сквозь столб дыма разглядел и узнал лица собравшихся здесь людей. Многие из них были ему знакомы: заместитель председателя колхоза, бухгалтер, кладовщик, заведующий свинофермой, зоотехник, три бригадира. И среди сидевших здесь не было ни одной женщины. Эта сердитая Дарья Сошникова сказала правду.
— Стыдно! За юбки от зимы спрятались. Вдовы дома детишек побросали, с вьюгой воюют, а вы тут планируете. Какой это штаб! Женщины на передовой, а мужчины в штабе?! Сейчас планировать там надо, — Еремин кивнул на окна, — с вилами, с лопатами. Вас тут почти целая рота, и все — в тылу!
— Да, но, товарищ Еремин… — Черенков хотел что-то сказать, но Еремин не дал.
— Как секретарь райкома, предлагаю совещание прекратить. Весь руководящий состав немедленно послать на заготовку кормов. Всех мужчин — в степь, а женщин вернуть домой на отдых.
Через неделю Еремин возвращался домой. Всю неделю ездили из колхоза в колхоз, с фермы на ферму, от зимовки к зимовке. Невиданная по лютости зима — самые глубокие старики не запомнили такой в этих местах — угрожала животноводству. Даже там, где с лета достаточно заготовили сена и соломы, создались трудности из-за того, что почти невозможно было возить корм по бездорожью. Там же, где запасли его без излишка, с расчетом на обычную зиму, уже начиналась бескормица. При таких морозах скот поедал вдвое больше и все равно оставался голодным. Со скотных дворов несся тоскливый рев коров и телят.
