.
— Совершенно верно относительно ошибок, прервал его Б — ский, тоже приподнимаясь со своего места и направляясь к своим орудиям, — но речь идет о необъяснимых и непростительных промахах и оплошностях, которые приводят к катастрофам и которые могут и должны быть избегнуты!…
В четвертом часу пополудни войска снялись с бивуака и продолжали движение.
Несмотря на незначительность отряда, он в походе и в такой открытой степи, занимал почти полверсты в ширину и до полуторы в глубину. Открывала движение небольшая группа проводников, Киргизы и Туркмены на своих маленьких обросших лошаденках; за ними шла кавалерия постепенно, [51] развернутым фронтом, с распущенными цветными значками; по фасам — две роты, каждая в две линии; в арриергарде — рота и сотня казаков. В средине этого четыреугольника, охваченного кольцом далеко раскинувшихся казачьих разъездов, двигалась остальная пехота с артиллерией, огромный верблюжий транспорт, стадо в несколько сот баранов, спешенные казаки, ведя в поводу своих лошадей, на которых сидело человек 200 слабых и больных пехотинцев, и наконец производящий маршрутную съемку топограф, пред которым неизменно тянется десятисаженная цепь, привязанная к казачьему стремени.
В таком порядке колонна едва подвигалась вперед. Изнуренные верблюды несли громадные вьюки на своих спинах, ибо на них же взвалили часть груза с павших и брошенных верблюдов, которых уже насчитывали около 250. Артиллерийские лошади с трудом вытягивали ящики и орудия, в такой степени нагруженные ячменем, и разными солдатскими мешками, что если бы встретилась надобность открыть огонь, то потребовалось бы не мало времени, чтобы развязать веревки, сбросить этот груз и снять чехлы с самых орудий. Обессиленные люди также затрудняли движение; многие из них опустились на землю на первой же версте, несмотря на ободрительные примеры своих офицеров. В этом отношении я никогда не забуду между прочим тщедушного капитана Асеева, на лошади которого ехал изнуренный солдат, в то время, когда сам он, напрягая последние усилия, шел [52] пред своею Самурскою ротой с двумя солдатскими ружьями на плечах.
Жар начинал спадать, но тем не менее движение совершалось при гробовом молчании всей колонны; только в одной из рот раздались было песни, но они составляли такой диссонанс с общим настроением, что вскоре смолкли сами собой.
Проследовав несколько верст с колонной, мы отделились и поехали вперед. Только теперь, когда я взглянул на нее издали, тяжелое впечатление, произведенное на меня состоянием колонны, уступило место совершенно новому чувству: казалось движется грозная армия в боевом порядке, — так много внушительного было в этой массе, медленно подвигавшейся вперед в густых облаках пыли.
