— Сколько? — ахнул Леха.
— Достаточно. Ты на своем веку стольких не трахнешь. Уй, елки зеленые! Я нору нашел, — возбудился Мишка.
— Какую еще нору?
— Какую, какую. Большую. Тут волки живут.
— Волки, скажешь тоже. В этом лесу даже белок почти не осталось.
— Ну, может лиса, или барсук.
— Сейчас мы их выкурим, — Леха вытащил из кармана коричневую пачку сигарет «Камея» с античным профилем, зажег сигарету и выдохнул в норку облако дыма.
— Осторожнее, Леха, а то тебя сейчас как цапнут, придется от бешенства уколы делать.
— Так они тебе и вылезут, — Мишка скептически поморщился. — Здесь тонкий подход нужен. Вот, например, видел свистульку?
— Это чего у тебя такое? — с любопытством спросил Гоша.
— Свисточек-манок для селезней. Дядюшка подарил. Он меня на охоту обещал взять в заповедник. Там все Политбюро охотится, звери так и кишат. Рыбы до хрена. Тамошний лесничий вместе с дядькой техникум заканчивал.
— Ну ты и скажешь, возьмет сейчас, и на кряканье вылезет. Выкуривать его надо.
— А вдруг он подумает, что это утка?
— Эк тебя развезло с одного стакана, — зевнул Гоша.
— Кря, — сказал свисток. — Кря… Кря.
В норе что-то закопошилось.
— Держи, держи его, а то удерет. Сетку подставляй. — торжествующе взревел Мишка. — Точно, волчонок! А вы не верили, дядька у меня знаешь какой охотник.
— Колючий, зараза. Держи его!
— Тьфу, да это обычный ежик.
— Да, вроде ежик, — расстроился Мишка. — Ну и что, в живой уголок посадим. Ты в сетку его засунь, в сетку.
Пойманный ежик тут же свернулся клубком, начал сучить лапками, но безнадежно запутался в авоське, начал фыркать от пережитого ужаса и извиваться.
— Ежик, не бойся троянцев, дары подносящих, — выпучил глаза Леха.
— Ну, ты сказал, блин.
— Кароший ежик? Хенде Хох, — выпучил глаза Степан.
Животное свернулось клубком, и разворачиваться не желало, сопротивляясь лапками со сточенными когтями.
— Так не донесем, надо ему для храбрости выдать — убежденно заявил Мишка, пребывавший в эйфорическом состоянии.
— «Солнцедара?» — Леха с брезливым выражением лица вытряхнул ежика на землю, наклонил бутылку, и засунул остренький носик в горлышко. Ежик упирался лапками, захлебывался, чихал, но вскоре начал жадно лакать.
8.
Таким светлым и земным было это воспоминание, что Степану безумно захотелось вернуться в детство. По сравнению с черной бездной и подвешенным его состоянием, даже последующие события того дня представлялись ему с особой, ностальгической нежностью.
— Что же это такое? — подумалось ему. — Оказывается, мы все беззащитны перед космосом. Можно курить во дворе, можно спать в собственной кровати, и нет никакой гарантии, что в следующую микросекунду не прилетят эти поганые облачка, и… Все существо Шишкина восставало против насилия над личностью, и он начал переворачиваться в невесомости.
