— Именно так, — подтвердила я, — И еще одно, напоследок перед тем, как мы займемся позами. Помните, в каких местах пересекаются на спине боковые каналы?
— Шея, между лопатками, поясница — последняя как раз там, где у меня болит.
Затаив дыхание, я ждала, чтобы он сам дошел до ответа.
— Места… — проговорил он с растущим волнением, — в точности те места, которые у всех болят — и в которых люди, старея, теряют подвижность, благодаря всяким артритам и тому подобному.
— Точно, — ответила я, — стоит только поддерживать себя в дурных мыслях, посильнее и почаще залавливать срединный канал, и начнется то, что Мастер называет «болями в теле», в точности там, в тех самых местах…
— А позы, в таком случае, — заспешил он, — Позы — каждая из них, должно быть, делает что-то, чтобы расслабить пережатые места, чтобы вновь заставить ветры двигаться по срединному каналу. Что, в свою очередь, должно добавить благих мыслей, — добавил он задумчиво, — хороших, тех самых, которые двигаются по срединному каналу.
Я развернула его лицом к себе и одарила широчайшей улыбкой.
— Похоже, именно поэтому вы и комендант, — сказала я, и мы хорошенько прошлись по нашему традиционному набору поз, чтобы он не слишком зазнавался.
Глава 11. Дыхание и улыбка
Первая неделя мая
На следующий день пристав открыл дверь моей камеры и без всяких церемоний указал мне палкой на выход из участка. Я собрала свои пожитки — шаль и плошку — в сумку и сказала, вполне нарочито, для ушей Бузуку:
— Так я уже иду на работу, к ткачихе?
Пристав никак на это не отозвался, давая мне понять, что он за свой век давно узнал обо всем, что может происходить между заключенными.
Он постучал палкой об пол, но выглядел при этом совершенно расслабленно, — каким я вряд ли вообще его видела до сих пор — но в некотором предвкушении, что ли; и это-то снова зацепило меня.
Проходя мимо открытой двери в комнату коменданта, я заглянула внутрь и заметила, что он тоже посматривает в нашу сторону. Я кивнула, как бы говоря, что ему незачем сомневаться в его решении доверять мне.
И, похоже, он и не сомневался. Не знаю, в каком возрасте люди понимают это — полагаю, что скорее позже, чем раньше — но я уже осознала, что мое счастье или неудовлетворенность не имеют ничего общего с тем, где я нахожусь в данный момент.
Здесь, в тюрьме, у меня был завидный слушатель: во всяком случае один человек, который следовал тому, что я говорю, хотя бы потому, что был физически нездоров, а мои уроки облегчали ему боль. И как славно было бы, если мы вместе сумели бы исцелить две других души. Говорят, что самый изумительный цветок — лотос — растет в самой грязной части пруда и питает грязью свою красоту. И поэтому выход из тюрьмы не представлял такой уж разницы с пребыванием в ней. Тюрьма была плодородной почвой, на которой мне было что растить.
