Коновалов отбросил дымящийся окурок, раздавил башмаком, и быстрым шагом направился к палаточному городку.
Он сразу сунулся в офицерскую палатку; перед тем как войти громко откашлялся и спросил разрешения.
В палатке было тепло. Вовсю грела буржуйка, на которой фыркал закопченный чайник. Кровати, составленные ближе к печи, аккуратно застелены, и лишь на одной, укутавшись с головой в одеяло, спал Черемушкин, сменившийся с ночного караула.
Комбат занимался не присущим ему делом— наряжал елку. Возле накренившегося стола, заставленного посудой, на земляном полу стояла латунная снарядная гильза. Из гильзы торчало корявое уродливое деревце, изображавшее елку. Елочных украшений с собой не захватили, впрочем, как и самой елки.
В тот самый момент, когда Коновалов, отогнув брезентовый полог, входил в палатку, комбат обвешивал голые ветки разноцветными крышечками от осветительных ракет. На столе валялась пустая пулеметная лента, которой предстояло в канун Нового года изображать гирлянду.
— Чего тебе? — не оборачивался комбат, недовольный, что его потревожили.
— К вам ходоки… Из станицы.
— Кто-о?! — комбат выронил зеленую заглушку, и та закатилась под стол.
— Старейшина местный. И с ним еще один…
Сняв с гвоздя бушлат, майор одевался.
— Чего им надо?
— Не могу знать, товарищ майор. Требуют вас.
— Требуют… — проворчал комбат, выпроваживая его из палатки. — Сейчас приду.
Застегнувшись, он поправил ровнее шапку и вышел, плотно задернув занавеси. Пройдя мимо палаток, лишний раз укорил себя, что не привез добрых досок. Настелили бы тротуары, не месили бы грязь. Но досок нет. Нет ни для растопки, ни для палаток, где бойцам, вопреки всем уставам, приходится спать на земле, в ватных спальных мешках.
Ботинки налипли комьями, ноги разъезжались, точно он брел по раскисшему мылу. И это у палаток, где тропинки уже более-менее были натоптаны.
На дорогу он выбрался, по уши в грязи, с силой потопал на прошлогодней траве, отбивая от подошвы липкие ошметки. И пошел к строящемуся блокпосту, где дожидались его сельчане.
Он представился, вежливо отдав под козырек. Старшина Максимов, верно поняв ситуацию, обошел чеченцев со спины, держа автомат на взводе.
— Слушаю вас, — сказал комбат.
Но разговор начал не аксакал, чему комбат был немало удивлен, наслышанный об уважении горцев к старшим, а небритый чеченец.
— Люди послали нас узнать, сколько вы здесь еще будете стоять?
— Я вам так сразу не отвечу. Начистоту — не знаю сам. В зависимости от складывающейся обстановки.
