На перекрестке шофер ударил по тормозам. Перед капотом застывшей, как вкопанная, машины прополз на провисших гусеницах танк (Люврье схватил фотоаппарат, вылез в люк на крыше броневика, вращая объектив), крутанулся на месте, не щадя асфальта, и ушел, теряясь в завесе гари, к президентскому дворцу.
Завидев впереди, возле разбитых витрин гастронома людей, столпившихся вокруг бортового Зила, Люврье пролез к водителю, хлопнул по плечу, показав на сборище. Тот крутанул баранку, сворачивая.
Выйдя вместе со всеми, Якушев достал камеру и поймал в кадр стоявшего в кузове мужчину, раздававшего ржаной хлеб. С хлебом в городе дела обстояли плохо, магазины не работали, а на сотню тысяч оставшегося населения, которому уходить было некуда, работала одна-единственная пекарня. Вытаскивая из мешка буханки, он совал их в протянутые руки. Кто-то, заполучив хлеб, отходил, но толпа от этого не становилась меньше.
— Вы посмотрите, до чего довели! — завидев объектив камеры, зарыдала чеченка, прижимая к груди хлеб. — Издеваются, как хотят…
Пьер Люврье, цокая языком от восторга, вился вокруг нее, щелкая и щелкая затвором фотокамеры. Для него это были всего лишь удачные снимки, за которые дома он получит приличное вознаграждение, а может даже повышение по службе. И не более того…
Хлеб в мешках закончился. Вытряхнув последнюю, раздавленную буханку, мужчина кинул людям. Вертлявый мальчишка поймал ее, засунул за отворот куртки и полез из толпы.
— В шесть снова приеду.
Люди, кому хлеба не досталось, в молчаливой покорности отошли от деревянного борта.
— Привози больше! — попросил оставшийся ни с чем русский дедок в стареньком полушубке и кроличьей шапке. — Не хватает же всем.
— Это ты Ельцину скажи! — гневно сверкнул глазами мужчина и спрыгнул из кузова. — Сколько будет муки, столько будет и хлеба. Не от меня зависит.
Посигналив, грузовик сдал назад, вывернул лысые покрышки к проезжей части и, газанув, скатился с поребрика на дорогу.
А дедок, еле переставляя ноги в валенках, подошел к стене дома, бессильно прислонился плечом к серой штукатурке.
— Что, плохо отец? — спросил его, подойдя сбоку, Якушев.
— Да што хорошего?.. — с тяжелым придыханием ответил старик. — Смерти нету… Давно бы пора в могилу. Штобы не видеть всего этого…
Впалые, колючие щеки затряслись, прозрачная капля скатилась к траурно пролегшей складке у рта.
— Я всю войну на фронте, до последнего дня… Не знал, што под старость придется все заново…
