Вот что значит настоящий друг, слезливо пробормотал я и потянулся за водой, дрожа с головы до ног. Теперь должно стать легче. Дай-то бог. Только вот устроюсь поудобнее. Боже, как мне плохо, а… и ведь знал же, что так будет – так нет, все равно потащился за Крисом…
Он всегда, с первого класса, подбивал меня на всякие идиотские затеи, и всегда мне потом было плохо, а ему – как с гуся вода. Хотя пока мы были рядом – за одной партой, в одной волейбольной команде, в одной группе в художке – и со мной никогда не случалось ничего действительно страшного. Но стоило мне оказаться вдали от Криса и его счастливой звезды, везенье закончилось – как раз тогда, когда я меньше всего был к этому готов.
Никто на всем белом свете не мог мне помочь.
– Эй, ты! Молдаван! Как тебя там!
– Да не молдаванин он, а Вассерман!
– Вали из этого города, ублюдок! Тут таких как, вешают!
– Смотри – он счас каак встанет!
– Внимание: реакция Вассермана! Та-да-да-даммм!
– Нет, чёта не встает… не встает у него, мужики!
– Так и запишем: реакция Вассермана – отрицательная!
– Так может, надо повторить? А, доктор Фролов?
Мама, и как ты могла сделать это со мной…
– Завязывай бакланить, Фрол. Из-за тебя опять мы по батареям огребем.
– А ты что теперь – защитник жидов?
– Яаа? Чтооо? Счас ты у меня получишь, сучара люберецкая!
Хрясь. Ненавижу этот звук, когда череп почти разбивается о стену…
– Десятый А!!! Прекратить!!! Немедленно!!! Да что ж это такое?! Девочки, выходите осторожно, и быстрее! Спускайтесь в учительскую – и не выходить оттуда до конца урока! Староста – со мной к директору! Этих закрываем в классе!
Тогда мне было гораздо хуже, чем сейчас – не из-за тумаков, наоборот: как часто бывает в азартной свалке, мне почти не досталось, потому что я при первой же возможности отполз подальше от эпицентра. Но пока я сидел в своем углу и думал, как ненавижу драться, и что же теперь с нами сделают, меня, как я не сдерживался, вырвало. И первое, что увидел директор, отперший дверь, была лужа моей блевотины. И тринадцать пар глаз, смотревших на меня с неподдельным презрением.
А сейчас я спал. Ну конечно, же спал – любой бы заснул на моем месте, ведь мы вернулись всего два часа назад. Только далеко не любой согласился бы на те кошмары, которые душили меня несмотря на алкозельцер: я снова видел своего извивающегося двойника, только теперь он летел низко-низко, я даже слышал, как ломаются под брюхом сухие стебли татарника, и они не причиняли мне вреда, потому что я скользил, как металлическая змея, чудовищно тяжелая, холодная, полупрозрачная и непостижимая. Я поражался своей способности лететь. И чувствовал, как внутри меня распускается чудовищный цветок тайного знания – багровый, смрадный, с запекшимися черными прожилками. Это было омерзительно, но теперь это была моя жизнь. И ничего с этим не поделаешь.
