Что это ты тут кувыркаешься? — спросила она, оценив мое поведение с примитивной точки зрения взрослого человека.
Понимая это, я все же счел, что моя работа будет говорить сама за себя, а потому молча протянул ей рисунок.
Я, конечно, не был уверен, что она тут же восторженно вскрикнет, но не исключал чего-нибудь равноценного. Во всяком случае, я был убежден, что она произнесет хоть что-то похвальное, а потому не без торжества поглядел вокруг. Особо остановив свой взгляд на Тане, уверенный, что она сообщит потом о моей удаче Мусе. Я уже представил себе, как Муся спрашивает мать, чем поразил ее мой рисунок, на что Татьяна Александровна... Но тут я услышал ее голос:
Что это за чепуху ты нагородил?
Я смотрю на нее и не верю своим глазам. Она держит в руках мой рисунок и разглядывает его с брезгливой гримасой.
— Это еще что за чучело? — спрашивает Татьяна Александровна.
Это лошадь, — говорю я, уязвленный в самое сердце.
Ну что ты, голубчик, — и Татьяна Александровна небрежно бросает рисунок на стол. — А почему у нее отсюда идет дым? — И она тычет пальцем в то место, откуда у моей лошади растет хвост.
Так это же... Это же хвост, — еле выдавливаю из себя я.
Хвост? — и в голосе учительницы слышится ирония. — А ты разве видел у кого-нибудь такой, ну предположим, хвост?
Я молчу. Ну что мне ответить этой неисправимой апологетше примитивной реалистической школы?
— А это что? — перст художницы указывает на оскаленные зубы.
Это ее мордочка, — шепчу я, опустив глаза, надеясь своей покорностью пресечь наступательный порыв учительницы.
Но она неумолима.
Послушай, — говорит она уже раздраженно, — зачем ты рисуешь то, чего никогда не бывает? Ну где ты видел, чтобы лошадь улыбалась?
Я опять молчу. Да, я этого не видел. Но почему лошадь не может улыбаться?
— А это что? — и теперь уже в голосе Татьяны Александровны не насмешка, а гнев. — Что... что ЭТО такое?!
И ее палец уже не указывает, а вздрагивая тычет, передвигаясь от правого обреза бумаги к задним ногам моей лошади.
— Что это?! — и возмущение ее растет настолько, что приобретает уже риторическое значение. Ибо не успел я дать разъяснение, как рисунок был ею схвачен и она с ним покинула помещение.
Впоследствии я узнал, какое преступление мне инкриминировалось.
У мальчика испорченное воображение, — убеждала мою мать Татьяна Александровна. И, округлив глаза, совала ей рисунок. — Посмотрите, что он тут изобразил!
— Какая гадость! — воскликнула мама. — Как тебе не стыдно?
