— Уходишь, дедусь? — спросил Моргуненко.
Старик поднял голову и приостановился.
— Приходится, товаришок, чи як вас называть? — поправился он, исподлобья взглянув на собеседника. Но встретив прямой, открытый взгляд Моргуненко, кивнул головой вслед проезжавшей повозке, на которой сидели рослая светловолосая девушка лет шестнадцати и мальчик — поменьше. — Внучаток нельзя тут оставлять, батько их комиссаром полка там, у наших. Петро Гончарук, может слыхали?
— Слыхал, — ответил Моргуненко.
— Это сын мой, — с гордостью заявил старик.
— Как же, как же, знаю. — Имя, которое назвал старик, было знакомо Владимиру Степановичу еще до войны. Петр Гончарук был вторым секретарем райкома в соседнем районе. — Петр Анисимович Гончарук. Очень хорошо знаю.
Моргуненко заметил, как старик расправил под холщовой рубахой еще крепкие костистые плечи, как горделиво поднял седую голову.
— Хороший у вас сын, Анисим Григорьевич.
— Да, добрый сын, — улыбнувшись произнес старый Гончарук. Но улыбка тут же сошла и он вздохнул.
— Ну вот, стало быть, и уходим из родных мест.
Учитель взглянул в подернутые печалью стариковские глаза и тихо, задумчиво спросил:
— Тяжело, Анисим Григорьевич?
— Тяжко, сынку. Хоть и не в чужую сторону идем, а все же… дом… земля родная… Родился на ней, семьдесят лет прожил тут. — Старик на миг задумался, затем сорвал крупный, во всю ладонь, усатый колос пшеницы. — Видите, какой богатый уродился в этом году. И вот… остается тут. — Дед глубоко вздохнул и вдруг неожиданно спросил: — А вы что же, назад идете?
— Так нужно, — ответил Моргуненко, — ваш сын там, а я здесь… но дело у нас с ним одно.
— Понимаю, — с уважением произнес старик, — желаю вам всего наилучшего.
— Спасибо, и вам также.
Гончарук поклонился и, зажав в руке сорванный колос, пошел догонять повозку.
Моргуненко стоял и смотрел вслед старому колхознику, а тот шел, попрежнему наклонясь вперед и подставляя лицо под удары колосьев.
Солнце садилось быстро, прямо на глазах. Вот оно, огромное и красное, уже коснулось краем своим дальней полоски леса, а еще через минуту погрузилось в его синеву, и только на короткое время задержался над землей большой золотой обод и спрятался. И, теперь уже на том месте, все разрастаясь по горизонту, полыхала багряная полоса заката.
А над дорогами все так же продолжала клубиться пыль, так же стояли неумолкаемый людской гомон, скрип множества повозок, фырканье моторов, мычание коров, овечье блеяние, говорок орудийных ходов.
