Когда уже начало светать, я вдруг заметила, что Бориса и Марата среди нас нет. Предатели! Опять отличились, баптисты, Квазимоды! Я поделилась своим возмущением с Любкой Соколовой.
— Может, они пошли переодеться и скоро нас догонят? — как всегда, попыталась оправдать она Братьев Карамазовых.
Однако они все не появлялись. Плевать! Теперь уже все равно мы чужие… До меня вдруг дошел смысл происходящего: в шесть утра я отбываю в Москву, а это значит, что больше не увижу Бориса! Если бы не ожидание дороги и глобальных перемен, то этот удар я бы не пережила. Теперь все равно, сию минуту разлучиться или через несколько часов, утешала я себя. Только вот не будет последнего мига, когда человек выдает сокрытое, подспудное. Это так важно, как ведет себя человек во время прощания!..
Собственно, встречи рассвета не произошло. Серое, затянутое тучами небо постепенно светлело, из-за пасмурной погоды рассвет получился блеклым, неясным, смазанным каким-то. Народ подустал, никто уже не хотел подниматься выше, только я с упрямством ослицы все взбиралась на самую высокую сопку. Мне почему-то было важно достичь вершины. Я шла навстречу мокрому ветру, который свистел нешуточно. Сашка догнал меня, и мы вдвоем оказались на вершине. Дух захватывало от высоты и какого-то необъяснимого восторга.
— Э-э-эй! — крикнул Сашка, перекрывая ветер.
Я подхватила крик, и мы уже вместе вопили от избытка чувств. Сверху весь поселок был как на ладони. Над ним нависла пелена туч, дождя и угольного дыма: ничего не поделаешь, расположен в низине.
Пока спускались с горы, окончательно рассвело. Солнца не было и в помине. Пришла пора расставаться, все потихоньку рассасывались. Сашка обещал прийти на вокзал, чтобы меня проводить. Ну, и девчонки само собой.
Собирать уже было нечего. Родные не ложились спать, ждали меня. Я в последний раз проверила деньги, билет, документы, переоделась для поезда и села на диван, переживая мучительные приступы предотъездного синдрома. Если бы в ту минуту кто-нибудь очень дорогой сказал мне: "Не уезжай", я бы плюнула на все и осталась. Даже догадываюсь, кто бы это мог быть… Но он не сказал, даже не простился со мной, исчез, как обычно, ушел от ответственности.
Родители переживали по-своему этот момент. Они желали мне добра, а значит, не хотели, чтобы я губила свою жизнь в поселке. Конечно, боялись отпускать шестнадцатилетнюю дурочку в большой город, пусть даже к родной тетке. Отец просто сказал:
