– Если он доживет до завтра, – недовольно буркнул Минин.
– Ну а коли не доживет, так тем более будет дополнительный повод к размышлениям. Знаешь, – Зетлинг доверительно положил ладонь на могучее плечо Минина и, подойдя к нему вплотную, сказал сдавленным голосом: – Я чувствую, здесь дело не в забавах графа Гутарева, не в злосчастной судьбе поручика Глебова и даже не в истории с посольством. Здесь скрыто что-то иное, глубокое и решающее. А то, что мы видим, – лишь далекое и глухое эхо происходящих событий. И нам нужно ждать и постепенно, шаг за шагом, подбираться к сокровенному, чтобы в решающий момент нанести неожиданный и неотразимый удар.
Глава восьмая, в которой пойдет речь о запоздалом душевном порыве
Оставленный Мининым посреди кабацкого разгула есаул Куцеба загрустил. Его угнетало предчувствие недоброго. До сих пор, с самого того дня, когда вместе со станичниками поднялся против большевистской власти, он ощущал на себе благоволение судьбы. Жизнь офицера гарнизона была неутомительной и несла в себе опасность лишь чрезмерным увлечением вином, женщинами и хмельными драками.
Но есаул был человеком вдумчивым и во всем ценил меру и достоинство. А потому худшие и непредсказуемые последствия кабацкой доблести миновали его.
И все это благополучие вдруг, в одночасье рухнуло. Куцебу избрали для участия в злополучном посольстве в Сибирь. Дальнейшее уже известно. Есаул принужден был скрываться, оправдываться, на его долю выпало испытание яростным дознанием, учиненным нашими героями, и вот наконец он оказался в роли доносчика. Есаулу это претило. Но запах жизни, бьющейся в напряженных висках, соблазн удержать беспечность любой ценой давно уже притупили голос совести в неукротимой душе есаула. Куцеба решился с достоинством нести павший на его плечи крест.
Поднявшись из-за стола, есаул пошел на кухню. Он хорошо знал обслугу и, перекинувшись скабрезной шуткой со скуластой и дородной поварихой, взял под руку управляющего и повел его в кладовку.
Пантелеймон Алексеевич служил в должности управляющего «Соловья-разбойника» с незапамятных времен. Завсегдатаи сего почтенного заведения в глаза именовали этого сухого невысокого старика Заправилой и сердечно жаловали его за щедрость и забывчивость. В действительности почтенный управляющий, конечно же, не был столь безнадежно беспамятен, как желал казаться. Его принципом было видеть лишь то, что непосредственно касалось его, а запоминать – тем паче уж самое необходимое. По-видимому, именно такая редкая в наш век принципиальность и сослужила Пантелеймону Алексеевичу добрую службу, содеяв его всеми любимым и чистым сердцем долгожителем.
