Когда разверстывали государственных преступников по разрядам, молодой государь, дойдя до имени Панкратова, вздохнул: «Жаль молодца; а, я чай, доведись ему в тот день быть на Сенатской, то не сидеть бы мне с вами тут живу: слишком горяч! Пускай остудится!»
Мало того, что Кронид Платонович предстал единственным из прикосновенных к делу, кто оказал сопротивление при аресте, – он к тому же наотрез отказался давать какие бы то ни было показания (поскольку не знал ничего совершенно по делу), отчего и был признан самым закоснелым в упорстве злодеем.
Прибыв со своими товарищами по несчастью в Петровский Завод, Кронид Платонович, определенный в рудничную шахту, в первый же день крепко поучил кандалами каторжных атаманов, и те покорно согласились выполнять за благородных узников их урок; узники же, рассевшись на кучах руды, могли отныне предаваться разговорам о выспреннем и научным штудиям.
Но об этом стало известно позже; пока же Александра Сергеевна, оставшись без всякой опоры и поддержки, могла надеяться единственно на себя. Она не устремилась в Сибирь за любимым человеком по примеру нескольких петербургских дам, о нет! Она нашла иной, парадоксальнейший выход: стала держать себя и весь дом так, словно Кронид Платонович никуда из Сосенок и не уезжал. Ежедневно ставился на стол лишний прибор; после обеда детям запрещалось шуметь, чтобы не отвлекать папеньку от занятий в кабинете; по-прежнему приходили на его имя газеты из Петербурга и Москвы; по-прежнему баллотировался мнимый Кронид Платонович на должность предводителя дворянства; по-прежнему каждым ноябрем неслась по первому снегу заячья охота, только любимый панкратовский жеребец Киргиз скакал без всадника. Власти смотрели на эту, как изволил выразиться Николай Павлович, «бабскую фронду» сквозь пальцы, а сабуровские мужички нарекли (впрочем, без злорадства, свойственного обычно русскому человеку) Александру Сергеевну «Изумленной Барыней»
Дети вырастали в странной уверенности, что отец где-то рядом – отлучился в поля со старостой, поехал к соседу на партию в шахматы, хандрит в кабинете, откуда и взаправду вылетали клубы табачного дыма. После охоты детям выдавалось привычное лакомство – мерзлый хлеб «от зайчика». Шевельнется ли от ветра в галерее занавесь – это непременно папенька только что прошел мимо нее скорым шагом; загремят ли выстрелы в парке – это непременно папенька, паля с двух рук, безуспешно пытается выяснить преимущества славного Лепажа перед столь же славным Кухенрейтером; вскочит ли под левым глазом сабуровского кузнеца Филиппушки преогромная синяя дуля – это непременно папенька изощрял деревенского Гефеста в правилах английского кулачного боя.
