До семнадцати лет Антон Григорьевич превзошел четыре университетских курса, потом способность его к обучению резко пошла на снижение, и в девятнадцать лет он был уже скорее туповат, чем гениален. Однако же набранный научный багаж и твердая память позволяли ему еще долго держаться на острие познания.
В тридцать втором году он стал директором «ОКБ-9 бис», совершенно секретного предприятия, выведенного даже из-под контроля НКВД; Антон Григорьевич отчитывался только и исключительно перед Сталиным. Проблема, над которою он с подчиненными работал, была проста: «Полная и окончательная победа социализма в одной отдельно взятой стране». Догадываясь, что ни материально-технической базой, ни упразднением товарно-денежных отношений проблемы не решить, отец и гений бросил Антона Григорьевича на самый неподъемный участок: на создание Нового Человека.
Трудно судить, насколько Чирей был близок к цели: все машины, приборы и материалы «ОКБ-9 бис» были уничтожены в тысяча девятьсот пятьдесят первом году; вместе с материалами уничтожены были и сотрудники: от завлабов и выше; чисткой руководил сам директор в рамках кампании по борьбе с кибернетикой. После чего он, посыпав голову пеплом, оформил отношения с некоей Зоей Яценко, своей сотрудницей, взял ее фамилию под предлогом неблагозвучности собственной и – исчез с горизонта.
Но что интересно: за время разгрома ОКБ директор заметно помолодел…
– Ты сам-то откуда все это знаешь? – спросила Ираида тоном Фомы Неверующего.
– Да был там такой мэнээс по фамилии Вулич…
– Твой отец?!
– Да. В пятьдесят шестом освободился, в шестьдесят шестом умер. Как раз шел второй, окончательный, разгром кибернетики. Ну, и… Инфаркт. Рассказывал мало, боялся. Да и честный был: раз уж дал подписку не болтать – значит, болтать нельзя. А я – молодой осел – спрашивал редко. Неинтересно мне это было. Такая вот общая беда…
– И больше про этого директора ничего не известно?
– Как сказать… Столкнулся я с ним однажды и сам – нос к носу. Было это в семьдесят пятом. Километрах в ста севернее Сайгона – не того, который в Питере, а который Хошимин.
– Это во Вьетнаме? – уточнила Ираида.
– На Вьетнамщине, – строго поправил ее Крис. – Да. Выпала мне загранка. Большая редкость по тогдашним временам. Написал я довольно лажовую повесть про молодых музыкантов. А Скачок, покойник, уже тогда возле ЦК комсомола крутился и сам, представьте себе, задорные стишки писал. Он и помог мне эту лажу в «Юности» опубликовать. Спасибо покойнику… за это – да еще и за то, что устроил нам с ним да еще одному парню, Саньке, что потом песню «Ласточка-птичка на белом снегу» написал, а тогда неплохо сочинял и пел под гитару, – устроил он нам поездку в свежеосвобожденный героический и братский Вьетнам. Тебе, Ира, этого не понять… Во-первых, не стадом в двадцать голов с комсоргом в качестве козла-вожака, во-вторых, не на автобусе, где все остановки предусмотрены, а выдал нам ихний Отечественный фронт во главе с товарищем Хоанг Куок Вьетом новенький трофейный джип с шофером и переводчиком. И проехали мы по знаменитой «Дороге номер один» от Ханоя до Сайгона и обратно. Концерты устраивали для наших, которых там много было и которые сильно тосковали по родине, и я их понимаю. Привез я из той поездки и свой «Маджестик», не успели его коммунисты утопить на барже вместе с сайгонскими проститутками и джазменами… там эти проблемы просто решали, эпическая сила… Скачок, умница, тут же оформил мне его как подарок от вьетнамского комсомола – а то провладел бы я им аккурат до советской таможни. Короче, хиляем обратно. Но облом нам по той же дороге ехать – скучно. Да и Скачка людям показать стыдно: он после Сайгона закирял со страшной силой. А ром вьетнамский – до того жуткая вещь, что от него отказывались, бывало, даже переделкинские алкаши. Короче, уговорили мы шофера нашего добираться проселками. А берло стремное – то и дело живот прихватывает…
