— Он же вернется?
— Если научится поворачивать…
После они узнали, что Либеро Парри взбрело в голову доехать до деревни, и, несмотря на протесты графа, он пересек ее на довольно высокой скорости, при этом выкрикивая что-то бессвязное, упоминая коров, директора банка, а заодно, кажется, и пастырей.
— Нет, пастырей я не трогал.
— Странно, могу поклясться, что я слышал именно слово «пастыри».
— Пастбища, я сказал — пастбища.
— Дерьмовые пастбища?
— Навоз, я имел в виду навоз на пастбищах.
— А-а, ясно.
— Ладно, граф, тебе этого не понять.
Они перешли на «ты». Но все равно называли друг друга по фамилии.
— Ты молодец, Парри. Справился.
— У меня был хороший учитель.
Все бы на этом и закончилось, но тут граф сообразил, что в этом маленьком утреннем уроке чего-то не хватает, какой-то мелочи. Он обернулся и увидел глаза Последнего, в которых застыло ожидание. Казалось, оно было здесь всегда, с доисторических времен. Его взгляд парил над ворчаньем еще работающего мотора.
— Хочешь покататься, парень?
Последний улыбнулся и посмотрел на отца. Тот — на Флоранс. Она поправила выбившуюся прядь и решила за сына:
— Хочет.
Мальчик забрался в машину, а чтобы сидеть выше, подсунул под себя сжатые в кулаки руки.
— Куда поедем? Хочешь, промчимся мимо школы, выкрикивая «училка-сучилка»?
— Нет, лучше поедем на горку Пьяссебене.
Горка Пьяссебене представляла собой непонятного происхождения холм посреди равнины. Никто точно не знал, что под ним, но поле, растянувшееся на километры, ровное, как бильярдный стол, в этом месте образовывало горб, после чего возвращалось к своей привычной форме. Дорога делала то же самое. Всякий раз, как Последний с отцом подходили к горке, обычно они пускались наперегонки вверх по склону и, добежав до вершины, устремлялись прыжками вниз, навстречу бескрайней равнине, выкрикивая свои имена. А затем молча, как ни в чем не бывало, возвращались к размеренному шагу простых деревенских жителей.
— Едем на горку Тассабене.
— Пьяссебене.
— Пьяссебене.
— Прямо туда.
Граф ДʼАмброзио переключил скорость, спрашивая себя, что же в этом пареньке необычного. Он вспомнил вчерашний день, дождь, мальчика, склонившегося над велосипедом под вывеской «Гараж»: как ни парадоксально, главной фигурой в этом земном уголке был именно он; все остальное погрязло в прошлом. Вдруг графу вспомнилось, где он уже видел нечто подобное — на картинах, изображавших жития святых. Или Христа. На них всегда было много людей, поглощенных какими-то странными занятиями, но
