Приказав ей лечь в кровать, он, воспользовавшись методом регрессионного гипнотического воздействия, вернул ее к возрасту двенадцати лет, к той поре, когда она была еще нетронута, невинна, как бутон розы, еще не заимевший шипов. Ее голос зазвучал нежнее, выше тоном; фразы она строила, как рано развившийся ребенок. Ее брови на самом деле стали ровнее, рот — мягче, будто время и впрямь возвратилось вспять. Зелень ее глаз не стала ярче, но взгляд стал яснее, словно из него изъяли тот суровый жизненный опыт, который накапливался в течение шестнадцати лет.
И тогда, спрятавшись под маской ее отца, он лишил ее девственности. Поначалу ей было дозволено слабо сопротивляться, затем активнее: это был страх и смущение ее повторно обретенной девственности. Немного позднее ожесточенное сопротивление было подслащено дрожью чувственности. Доктор произнес несколько слов, и Сьюзен оказалась охвачена все нарастающим животным желанием; ее бедра напряглись, и она выгнулась навстречу ему.
А в ходе дальнейшего Ариман изменял ее психологическое состояние негромкими указаниями, и все время непрерывно ее волнующие крики — крики девочки, впервые познавшей наслаждение от сексуальной близости, — подкрашивались страхом, стыдом, горем. Ее слезы были для него куда нужнее, чем секрет, который выделяли железы ее тела, чтобы облегчить ему вход в нее. Даже во время экстаза слезы были непременным условием.
Теперь, закончив одеваться, Ариман разглядывал ее лицо с безупречными чертами.
Лунный свет на воде,
Глаза — озера, наполненные весенним дождем;
Темная рыба мысли.
Нет, плохо. Он был не в состоянии составить хокку, способное описать то холодное выражение, с которым она смотрела в потолок. Его талант к поэтическому творчеству был незначительным по сравнению с его способностью ценить стихи.
Доктор не питал никаких иллюзий по поводу своих дарований. Хотя по всем оценкам интеллекта он был гением высокого уровня, тем не менее он был игроком, а не творцом. У него был талант к играм, к изобретению способов все нового и нового использования игрушек, но он ни в коей мере не был художником.
Точно так же обстояло дело и с наукой. Он интересовался ею с самого детства, но не обладал свойствами характера, необходимыми ученому: терпением, готовностью сталкиваться со все новыми и новыми неудачами на пути к успеху, который увенчает работу, предпочтением знаний сенсации. Молодой Ариман стремился попасть в число ученых, тех людей, которые пользуются всеобщим уважением, являются носителями авторитета и неафишируемого, но ощущаемого превосходства, которое частенько проскальзывает в их поведении — первосвященников этой культуры, поклоняющейся переменам и прогрессу. Именно такими были побудительные мотивы, заставившие Аримана обратиться к науке. Серая безрадостная атмосфера лабораторий, естественно, не обладала для него ни малейшей привлекательностью, равно как и скука и однообразие — обязательные атрибуты серьезных исследований.
