И Ида увлечена Романом Прокофьевичем. Свое подспудное чувство она ни перед кем не открывает, даже перед Машей, которую очень любит, которой покровительствует.
Рассказчик, как всякий мужчина, более груб, чем женщина, по своим ощущениям, по своим представлениям, по своим духовным и душевным возможностям, считает, что роман надо прекратить, не понимая того, что этого прекратить невозможно. Или почти невозможно. Потому что люди не властны над своими чувствами. С точки зрения рассказчика, человек все может. В результате уроки живописи, которые давал Истомин Мане, прекратились. Но свидания не прекратились. Опять наш рассказчик намекает художнику, что игра с огнем опасна. Роман Прокофьевич тоже понимает, что нужно это дело прекратить - и уезжает за границу. До сестер доходят слухи о том, что он там дрался на дуэли с князем. Страх Маши за жизнь Истомина - вершина, кульминация ее любви. Но взаимного чувства у Романа Прокофьевича нет.
Далее события развиваются совсем нехорошо, потому что Маша заболевает. Но это не болезнь, это беременность. Маша разрешается выкидышем недоношенного ребенка. С этого момента она тяжело психически заболевает, наступает реакция на все пережитое. Ее помещают в специальное учреждение, где стараются вернуть к нормальному состоянию. В это время и Роман Прокофьевич возвращается из-за границы. Когда ему рассказывают, где Маша и что она пережила, наш ловелас несколько смущен. «Вы, кажется, были ранены на дуэли? - Да, пустяки, дрался с князем. - И глубокая рана? - Да нет, на мне все заживает».
«Все заживает, всякая рана»... Лесков одной фразой дает характер героя. И рана от Маши тоже заживет. Значит, это не трагедия. Трагедия его впереди. Шульц вызывает его на поединок. Да, пишет автор, все-таки эта сцена была тяжела не только для Шульца, но, наверное, и для Романа Прокофьевича. И хотя он спокойно вынул пистолеты и предложил стреляться, но он все-таки понял, что оскорбил честь ребенка, совершенно незащищенного человека, только что вступающего в жизнь, еще не понявшего, какое чувство его обуревает, познавшего только физиологическую сторону любви, но не познавшего духовного начала, связанного с тайнами материнства, деторождения. Эти мысли впервые пришли нашему герою. В нем происходит борение между иронией и упреком, между тем, что надо разрядить пистолет (он полуиронически, полусерьезно говорит рассказчику: так мне хочется кого- нибудь убить, давно никого не убивал), и ощущением, что он преступник, что он довел эту девушку-девочку до сумасшедшего дома. А если теперь он убьет Шульца, то разорит эту семью. Неужели он может остановиться? Конечно, нет. И он с удовольствием разрядил бы пистолет.
