- Ты знаешь, что мы объявили войну Японии?
- Нет.
- Вот! – удовлетворённо и почти восторженно заключил подполковник, как будто кошка, заигрывая, в первый раз легко тронула лапой безнадёжно затихшую мышь.
Владимир молчал. О чужой войне с далёкой Японией ему сказать нечего. Тогда кошка снова подняла лапу, наполовину выпуская когти.
- Когда все должны предельно мобилизоваться, встать единой грудью на защиту Родины и нанести последний сокрушительный удар по косоглазым прихвостням Гитлера, ты!!! – он почти выкрикнул местоимение, вопреки всем правилам грамматики, подчёркивая этим своё негативное отношение к его обладателю, - Ты!!! Ты увиливаешь, делаешь брешь в строю, загораживаясь своей сраной бумажкой о мнимой контузии.
Вероятные призы в игре стали более или менее ясны, но Владимир продолжал упорно молчать, не давая кошке повода опустить лапу.
- Надо ещё проверить, кто тебе её дал - и мы обязательно это сделаем – почему и за что комиссовали здорового мужика?
Чуть помедлив, подполковник, навалившись жирной грудью на стол, приблизил своё помертвевшее лицо к лицу Владимира, оттопыренные ушки вдруг сильно побелели и насторожённо прижались к розовому черепу, и их обладатель зловеще прошипел, брызгая ядовитой слюной:
- Не все ещё враги в стране уничтожены.
Видно было, что мысль ему приятна и дорога. Он даже затих на время, смакуя её. Потом вытер рукавом гимнастёрки скопившуюся в углу рта сизую слюну и продолжал, наращивая патетику и визг в конце каждой отрывистой фразы, будто добивал тех оставшихся врагов. Наступала кульминация игры.
- У тебя не голова контужена, а совесть! В штрафном быстро подлечат! Не то, что пиздюки в белых халатах и шапочках…
- И откуда вы такие берётесь? – сокрушённо, почти плача, заключил он уличающую симулянта проповедь.
Не дождавшись ответа, ярясь оттого, что жертва, не сопротивляясь, отмалчивается, не принимает игры, продолжил обличительный монолог ещё громче и драматичнее, любуясь собой со стороны.
- Вон, два выблядка, что перед тобой были, сифилисом заразились, курвецы! На всё готовы, лишь бы на фронт не попасть. Приютились в тепле под крылышками папочек, сукины дети! Не выйдет!!!
Военком стукнул по столу так, что на сукне затемнело жирное пятно, и, тяжело отвалившись на спинку скрипнувшего стула, выдохнул задавленным яростью и злобой прерывистым шёпотом:
- В госпитале НКВД не вылечат, так быстро залечат, и – марш на Восток! Марш! Марш! Марш!!! До победы ещё успеют похлебать окопной каши. Враз забудут про блядство, гниды! Чего ты-то молчишь? – снова обратился к затаившейся мыши. – Такой же? Проверим. Вот тебе бумага и ручка, - подполковник подрагивающей рукой положил перед Владимиром нервно смятый листок, придавил сверху деревянной ручкой с грязным пером так, что бумага надорвалась с краю. – Пиши рапорт о добровольном направлении на фронт в связи с улучшением самочувствия и желанием добить врага в его логове и так далее. Чем больше сочинишь, тем лучше. На патриотизм напирай, на верность вождю нашему, партии. Давай, пиши, - военком совсем успокоился, уверенный в том, что игра им выиграна, - потом вместе поправим как надо.
