И встретятся две золотые звезды на черном небосводе, и счастье и благоденствие вновь поселятся в Милагро.
Если раньше Элле было невдомек, почему Марвин относит предсказание не к небесному явлению, а к человеку, то теперь все встало на свои места: то ли рука древнего мастера, то ли — Шейн, но лицо мозаичной женщины поразительно напоминало лицо, которое каждое утро смотрело на Эллу из зеркала.
Вдруг неясный шорох заставил Эллу обернуться и всмотреться в дальний, самый темный угол. Оттуда, в полосу сумеречного света, выступил Раф с бокалом бренди в руке.
— Вам обеим предстоит много работы. — Он махнул на мозаику.
— Пожалуй. — Элла неуверенно посмотрела на него. — Ты, кажется, собирался звонить? Давно здесь?
— Порядочно. Звонок не отнял много времени, и я пришел сюда полюбоваться закатом.
— Что же… не повезло.
— Все потому, что я ненароком услышал слова Шейн? — Раф сделал добрый глоток бренди. — Сестра не сказала ничего нового.
— Неужели ты допускаешь, что она будет счастлива, став бухгалтером, а не занимаясь любимым делом?
— Не важно, что я допускаю. — Раф сунул руку в карман брюк, и, хотя равнодушно пожал плечами, пальцы заметно сжались в кулак. — После аварии Шейн как подменили. Никаких художеств. А все твой треклятый «Золушкин бал». И не вздумай приставать к ней со своей верой! Вера — это страшно. Во имя веры жители Милагро готовы идти за La Estrella хоть в огонь, хоть в воду.
— Хоть в огонь, хоть в воду… — повторила Элла, невольно опустив глаза на мозаику, и почувствовала особенную важность этих слов Рафа.
— Элла, очнись, — заклинал Раф. — Вспомни, ради чего ты приехала в поместье «Esperanto». Уберечь родителей — только поэтому!
— Нет! — яростно воскликнула Элла. — Я приехала потому, что люб…
— Не произноси, — с силой выдохнул он. — Не надо.
— Не желаешь слышать? — горько спросила она.
— Это не любовь. Это вожделение. Не заставляй меня показывать тебе разницу.
— А мне бы хотелось. — Элла взглянула на Рафа из-под ресниц.
Раф, запрокинув голову, осушил бокал, поставил его на бортик фонтана и стал приближаться, в каждой черте лица — мрачная решимость. Опередив его, Элла скользнула ему под руки и обхватила ладонями его лицо.
Ночные сумерки сгладили резкость черт, смягчили напряженность скул. Но страсть, превратившая его глаза в два факела, жажда обладания лавой клокотали в его глазах. Отдавая Рафу то, что он так хотел, Элла притянула его голову к себе и поцеловала.
От него веяло теплом и хмельной страстью. Чуть повернув голову, Элла усилила поцелуй, шире разомкнув губы и все глубже погружаясь в сладостную теплоту. Его стон, полный первобытного требования, передался ей. Разбудил доселе неведомую силу, требовавшую только одного выхода.
