— Гриша.
Он отвечал мне:
— Что?
Я ему говорю:
— Гришенька!
Он опять мне:
— Что, Манечка? Я говорю ему:
— Гриша, я хочу тебе кое-что сказать. Он отвечает:
— Что же именно, Манечка?
— Гришенька, только не обижайся, — я говорю.
Он отвечает:
— Могу ли я обижаться на тебя, Манечка?
Тогда я сказала:
— Зачем, зачем ты уехал?!
Он удивился. Он не думал, что я посмею так спросить, Суля. Что же я, чужая? Я говорю:
— Как мог ты уехать, когда мы все, кто тебя любит, кого ты любишь, остались?
Он поразился:
— Что ты спрашиваешь, Манечка?! Как можно было не уехать, если были банды, тиф и холера?!
И знаешь, Суля, что он от меня услышал? Он тебе не говорил?
Саул Исаакович решительно заверил сестру:
— Он мне ничего не говорил!
— Я думала, он тебе скажет…
— Он не говорил.
— Хорошо, его дело… Я сказала: значит, для тебя, Гриша, холера, для тебя банды, а для нас — для меня, для Сули, для твоих родных братьев, для родителей, для всех наших — варьете «Бомонд»?
О, ему было не по себе, брат. Он молчал, он маялся, вертелся — ему было не по себе. Но ведь ты знаешь, он — в своего отца. Упрямцем был, таким и остался.
— Все же я был прав, что уехал! — сказал он из упрямства. Я и тут хорошо отпарировала:
— Каким судом, Гришенька, ты прав? Каким судом? — Хорошо сказала? Ну?
Мария Исааковна говорила быстро, почти скороговоркой, а тут еще в коридоре зазвенел дикий звонок, звонок для безнадежно глухих, особенный звонок для большой коммунальной квартиры. Мария Исааковна блеснула глазами: он! Дернулась к двери, но звонок прозвенел пять раз, то есть — к дальним соседям.
— Ты совершенно напрасно нервничаешь. Ты не сказала ничего страшного, — успокоил сестру Саул Исаакович и успокоился сам: ничего неосторожного она не сказала.
— Он не должен на меня обижаться. По-моему, не должен, — повторяла Мария Исааковна.
— Да, да, — кивал Саул Исаакович, почему-то очень жалея сестру.
— Он не должен обижаться, — еще раз повторила она и встала, и по-молодому изогнула спину, облокотившись на спинку стула.
Саул Исаакович увидел на ней тонкие чулки и лакированные туфли.
— Да, да, — кивал он, словно отряхивая что-то с кончика носа. — Да, да…
— Кто скажет ему правду? Может быть, ты? Даже собственной жене ты не можешь сказать ничего категорического!
— Слушай, странная вещь, что ты так говоришь! Просто смешно!
— В чем дело, братик?
— В том! Мы с Ривой приглашаем тебя на ужин в честь Гриши!
— Интересно. И кто такое придумал, она?
— Готовься к вечеру, сестра, и не рассуждай! — Саул Исаакович решительно поднялся.
