О суббота! | страница 21
— Как ты пережила войну, детка?
— Как все…
Он назвал ее деткой, — запело в ней, — да, она знала, что с его приездом жизнь вернется к началу. А замужество и измены мужа, война и эвакуация, похоронное извещение и долгое безмужье, и голод послевоенных лет, и потом— работа, работа, работа, пока дочка училась, работа с утра и допоздна, и отчуждение дочери, когда она стала большой, все было не с ней, не с Манечкой, а с Марией Исааковной, которую она хорошо знала, которая умела добросовестно работать, любила работать и верила, что трудности — это и есть жизнь, горе — тоже жизнь, а счастье — свежая постель после воскресной стирки. А Манечка однажды утром проводила Гришу на пароход и сегодня утром встретила его в аэропорту, и между тем утром и этим прошло очень немного дней, недаром он называет ее деткой… «Каштаны, каштаны!..»
— Что ты вспоминаешь, деточка?
А в зале уже танцевали. Ударник перед тем объявил новый номер.
— Блюз «Под тихим дождем».
Гриша опять налил в рюмки.
— Давай еще немножко выпьем, Манечка! Мария Исааковна заплакала.
— Манечка, деточка, о чем ты плачешь? Ну, скажи мне. Вдруг расплакалась, дитя!.. Ты плачешь, что не поехала со мной, да?
— Нет, Гришенька, я плачу о том, что ты не остался со мной, — ответила она, и сразу небесный нежный дождь их встречи ожесточился.
— Маруся, я ведь умолял тебя — поедем!
Еще пробегали по веткам неторопливые легкие капли, еще не гнулась под ливнем, а тянулась навстречу дождю счастливая трава и молчание птиц было молчанием покоя и радости.
— Но разве ты не видел, не понимал, что тебе остаться легче, чем мне уехать?
— Что значит — легче, Манечка?! Ты вспомни, что такое было! Банды, погромы, голод, тиф, холера!..
— Конечно, Гришенька, конечно… Для тебя банды, для тебя холера, а для меня варьете «Бомонд»!
— Ну, нет, Манечка, нет, мы говорим опасный разговор, не надо. Скажи мне лучше, про тех, кого я знаю. Когда умер дядя Исаак?
— Папу забили нагайками петлюровцы.
— А тетя?
— Мама, Гришенька, умерла во время эвакуации в теплушке, набитой людьми. Я похоронила ее в пустыне.
— О, Манечка!.. А твой муж? Кто он? Где он?
— Миша погиб на фронте. Он никогда не любил меня, Гришенька.
— Манечка, я до последней секунды думал, что ты все-таки прибежишь ко мне на палубу!
— А я, я до последней секунды верила, что ты, ты сбежишь ко мне на берег!..
И хлынуло. Ливнем и градом ударило по глазам, жизнь потеряла очертания, краски и запахи, и было не остановить тяжелую силу.