— Ага! Вот и наш друг!
И чья-то лапища опустилась на его плечо.
При этом громком возгласе все дамские шляпы, находившиеся в зале, заколыхались. То был г-н Буассо, решивший проявить учтивость по отношению к «дружище Федеру», как он его называл. Федер с улыбкой подошел к столику Валентины. Однако вскоре — он и сам этого не заметил — улыбка сменилась у него выражением серьезного и глубокого внимания. Он всматривался в лицо Валентины, с которой расстался всего несколько часов назад, и почти не узнавал его: такие смелые выводы делал он из каждой его черты. В то время как он мысленно отвергал или принимал каждый из этих выводов в отдельности, Делангль оглушал его огромным количеством дружеских фраз, которые явным образом должны были послужить предисловием к какому-то необычному предложению. «Успею заняться им тогда, когда он выскажется яснее», — думал Федер. Пока что он изощренным взглядом портретиста изучал лицо Валентины, и оно пугало его. Особенно своеобразна была линия лба: такую линию можно иногда встретить у античных статуй, и она почти всегда является верным признаком непоколебимости принимаемых человеком решений.
«Брат ее сказал, что она набожна; если я дам ей понять, что нахожу ее красивой, она способна запретить мне видеться с ней и не отступит затем от своего решения». Эти мысли могли бы внушить некоторый страх, но они показались Федеру восхитительными, а главное — совершенно новыми. Его размышления были прерваны ясным и точным предложением приходить писать портрет Валентины (именно так выразился Делангль) в гостиницу «Терраса», где она остановилась. Эта фамильярность так очаровала Федера, что сначала он согласился. Но, спохватившись, стал благоразумно выдвигать тысячу возражений. Ему хотелось заставить заговорить Валентину, но она была всецело занята тем, что внимательно его рассматривала, и он не смог добиться от нее ничего, кроме междометий. Федер был до такой степени поглощен некоторыми подробностями, о которых не имел возможности говорить вслух, что, протестуя против того, чтобы писать портрет не у себя в ателье, он нечаянно сказал две-три нелепости, не ускользнувшие от внимания Делангля. Тот наклонился к сестре и шепнул ей:
— Он явно рассеян, здесь, в зале, есть кто-то из его дам.
Любопытный взор молодой провинциалки тотчас же занялся изучением всех присутствующих женщин. Одна из них, с крупными чертами лица и пышным бюстом, каким-то странным взглядом следила за каждым движением нашего героя. Это была всего лишь немецкая княгиня, портрет которой когда-то написал Федер; она была задета его манерой никогда не раскланиваться со своими моделями, даже с теми из них, которые в свое время удостаивали его интимной беседой.
