Иван Викторович понимающе кивнул.
— У нас такой порядок. Если нет покупателей, Настя у себя в хозяйстве. У неё четверо детей. За всеми пригляд нужен. Поэтому мы сперва ходим к ней домой, а потом в магазин. Надо было тебе сказать об этом. Моё упущение.
— Чепуха! — слабо махнул рукой парень, усаживаясь возле стола и охватывая голову. — Сейчас для меня время остановилось.
Иван Викторович нарезал колбасу, отправил в кастрюлю. Плотно прикрыл крышкой и тоже уселся.
— Пусть потомится. Через пять минут будем есть украинский борщ, — пообещал.
Парень отнял ладони от лица. Слёзы переполняли его красные глаза и стекали через уголки на скулы. Он выглядел неприкаянным, каким-то убогим. Ивану Викторовичу стало жалко его. Он налил в стакан водки — мужское утешение, и подвинул ему:
— Выпей, полегчает!
Гость опрокинул в себя весь стакан и, поморщившись, потянулся к хлебу.
Иван Викторович стал рассказывать:
— В детстве с родителями я жил в доме на окраине города, почти таком, в каком мы сейчас. Нашу улицу, которая почему-то называлась Одесской, заселяли семьи фронтовиков. Я помню, как после войны они, бравые, уверенные, радостные, в новенькой зелёной форме, с кожаными немецкими чемоданами, возвращались домой. Но потом оказывалось, что у каждого из них психика была повреждена. Сосед Степан Денисович прошёл через плен… Фашисты пять раз его выводили на расстрел. Убивали каждого десятого, восьмого и даже третьего. Он оказывался девятым, седьмым, четвёртым. Но пуля всё-таки достала его уже после войны. Он зарядил своё охотничье ружьё и выстрелил себе в рот. Второй фронтовик, что жил напротив нашего дома, Тимофей Петрович, капитан-артиллерист, в стайке повесил жену, добрейшую, безответную женщину, которая верно ждала его всю войну. Третий, бывший комбат, каждую ночь во сне поднимал своих солдат в атаку на какую-то высотку. После этого утрами у него голова крошилась от боли. Он кричал и бил кулаком в стенку. В конце концов переселился в психушку. Память, как сказал умный человек, это топливо, которым заправляется наша жизнь. В твоей ауре много чёрных и красных всполохов.
— Что это значит? — встревоженно закрыл левый глаз парень.
— Вероятно, ты был на войне. На чеченской или даже афганской. Там мог тоже подорвать свою психику. Может, лучше оставить в покое свою старую память и жить с чистого листа?
Парень не ответил. Иван Викторович разлил по тарелкам борщ и достал ложки.
Не успели мужчины опростать полкастрюли, как на кухню ввалился бульдозерист Пашка Кривой, ростом под потолок, краснорожий, в фуфайке, расстёгнутой до просторного пуза, пропахший соляркой, и заорал, как глухим:
