Отобрали судимых в прошлом Леонидов и Алексеев в возрасте до двадцати пяти лет, сузили круг, отбросив выехавших из города, снова попавших в тюрьму и явно не подходивших по росту и внешнему виду. Затем пришлось искать в хозяйственных частях следственного изолятора и колоний сведения о размере одежды и обуви проверяемых, и следующим этапом был отбор тех, кто носил сорок первый размер. Это была самая громоздкая, кропотливая и нудная часть работы. Наконец у нас осталось пять человек, подходивших, казалось, во всех отношениях. Поскольку Дымина на предъявленных фотокарточках не смогла опознать никого из них, пришлось раздобывать исполненные каждым письменные тексты, которые Зайцев вместе с фотокопией письма направил на экспертизу. С почерковедами договорились, чтобы исследование выполнили вне всяких сроков, и вскоре мы получили ответ, который наконец поставил точку над i. Автором письма оказался Ляпиков Алексей Федотович, 24 лет, тунеядец, в прошлом судимый за грабеж. Стало понятным, почему мы никак не могли его нащупать: жил он в другом конце города, в нашем районе бывал относительно редко, к тому же, кроме Совы, ни с кем знакомств не поддерживал, и знать его, естественно, никто не мог. Мы с Багровым и Виноградовым съездили к нему домой и выяснили, что он уехал куда-то две недели назад. Матери Ляпикова предъявили на опознание несколько пар ботинок, и она без колебаний указала на те, которые изъяли у Ожогиной: «Вот эти Лешины. Английские. Он их на толчке за 60 рублей купил». Несколько приятелей Ляпикова тоже опознали эти ботинки и прояснили одну любопытную деталь: Ляпиков был маленького роста и, болезненно переживая этот недостаток, всячески старался скрыть его. Ботинки на толстой подошве придавали ему уверенность, поэтому он очень любил их и носил, даже когда они не соответствовали погоде. Теперь стало понятно, почему он, проявив незаурядную предусмотрительность в заметании следов, не попытался сразу же избавиться и от ботинок: просто-напросто пожалел… Виноградов этому немало удивился. — Вот что скупость с человеком делает. Вроде бы все предусмотрел, а на мелочности своей попался. — Да он вообще мелкий человечишко, — сказал Есин. — Знаешь, за что он первый раз сидел? Отобрал у двенадцатилетнего мальчишки пятьдесят копеек, расческу и авторучку, избил его. Да и сейчас — забил насмерть беспомощную старуху, и наверняка — из-за какой-нибудь ерунды. Впрочем, Коровина по натуре была на него похожа — те же поиски мелкой наживы, где выпросит, где спекульнет, где перепродаст… Действительно, подумал я, наверное, есть определенная закономерность в том, что одинаковая жизненная ориентация этих людей сплела их судьбы в такой трагический узел. Они стоили один другого. И это дело может служить наглядной иллюстрацией того, сколь легко, при отсутствии нравственного стержня и аморфности убеждений, перешагнуть черту, отделяющую «безобидное» сшибание копеек от лишения жизни другого человека.
