— И не трое, а двое. Он и она. Приезжие.
— Она — беленькая, тихая…
— А он — очкастый. Бритый.
— И четыри чимодана бомбов.
— А он как разбил дверь, ему в грудь и бахнули.
— А пристав в кусты… и оттуда палить!
— А городовой теперь ни за что ни про что в аптеке помирает.
— Не лезь, значит…
— Служба такая…
— Неважная служба…
— Сам выбирал.
Петька скоро без расспросов понял, что здесь в усадьбе жили студент и курсистка из Киева. Готовили бомбы. Полиция совершила ночной налет. Но террористы решили не сдаваться. Во время перестрелки студент убил городового, а пристав застрелил девушку. Студента забрали и связанного повезли. Нашли в домике и бомбы, и динамит, и литературу.
Уже погасли факелы, и над городом серела заря, когда Майстрюк опять тяжело взгромоздился на Петькину бричку. С ним рядом уселся коротенький, пузатый помощник.
— По домам! — скомандовал Майстрюк. — Живо!
«Живо» никак не выходило. Петька делал вид, что больно хлещет коня. Конь вздрагивал боками, делал два энергичных шага и переходил на излюбленную изводящую трусцу.
— На тебе бы по смерть ехать, — кисло сострил помощник.
«И ехал бы», — подумал Петька, но не сказал.
— Начались и у нас события, — резюмировал Майстрюк.
— Да, теперь держись.
— А этот скубент целый?
— Был целый, а каким доедет?! Очень уж ребята за Андрейчука злы. Побьют, я думаю.
— И нельзя не дать.
— Я бы теперь на все наше еврейское купечество контрибуцию взвалил — взвыли бы и сынков попридержали…
— Да ведь бомбист-то русский.
— От них зло…
— Контрибуция контрибуцией, а всыпать, я вижу, надо. Накликают на свою голову. Ну, я приехал.
У присутствия слез и помощник.
— Заплатили бы, ваше благородие, — сказал, снимая шапку, Петька.
— Тебе платить? Пропьешь еще… — вступил на крылечко помощник. — Ты чей? Стеценкин? Скажи отцу — поговорим…
Петька при сизо-фиолетовом небе въезжал во двор. На стук колес вышел отец, постоял у забора, раскачиваясь, подошел к пролетке и заехал с размаху Петьке в ухо.
«Пьян…» — подумал Петька. Трезвым отец никогда не дрался.
— Чё дерешься, — тихо сказал он. — Полиция гоняла.
— Заплатили?
— Помощник сказал — с тобой поговорят.
Старик молча плюнул. Взял два двугривенных, покачал на ладони и пошел в дом.
«Пропьет», — решил Петька, и стало жалко мать и себя. Ковыряло в горле, и слезы сами просились на глаза…
На похороны городового, как на зрелище, собралось множество любопытных. Во главе рядами шли представители Союза русского народа, несли хоругви, служили сразу три священника и сонм дьячков.
