— Прозвище есть?
— Чего?
Бабье лето в самом разгаре. По дороге промчал черный джип, притормозил у перекрестка. На светофоре зажегся красный.
— Прозвище, — терпеливо повторила она, откинув с лица прядь светлых волос. — У всех мальчишек есть прозвища. Если они, конечно, настоящие мальчишки, а не черт-те что. Так мне папа говорил. Ты — настоящий мальчишка?
Я кивнул. Мне не хотелось выглядеть в ее глазах черт-те кем. Но если честно, прозвища у меня не было. Как-то так получилось, что почти у всех пацанов в классе они были, а у меня — нет.
— И как тебя называют? — Ее голубые глаза смотрели на меня с легким прищуром.
Мы стояли на спортивной площадке за школой. На асфальте вокруг было полно окурков — на переменках сюда выбегали подымить.
Пауза затягивалась, прищур медленно превращался в презрительную улыбку.
— Край! — ляпнул я первое, что пришло в голову.
Милена важно кивнула:
— Это из-за фамилии, да?
— Нет, — вдруг сказал я и тут же мысленно выругался.
Ведь хорошее объяснение. Ну зачем я сказал «нет»? Теперь вот придумывай, из-за чего у меня такое прозвище.
Она молча смотрела на меня, ожидая расшифровки ответа.
— Край — потому что край. На самом краю. Ясно?
И тогда я увидел во взгляде Снежной Королевы что-то такое, из-за чего сердце мое забилось сильней…
Оно забилось, мое сердце. И я вернулся. Сначала появились звуки.
Я слышал стук топора и карканье ворон. Слышал чью-то речь, ни слова из которой не понимал. Пошевелиться не мог и потому жадно внимал всему, что происходило рядом.
А еще я вдыхал запахи. Их было много: ароматы мокрой кожи, машинного масла и мясной похлебки. Последний вызвал острый приступ голода. Боже, как мне хотелось есть!..
Тысячи вопросов мучили меня. Я все еще в Зоне или за ее пределами? Если в больнице, то почему не пахнет лекарствами? Если в тюрьме, то где мои надзиратели? Почему я вообще жив, ведь я сгорел вместе с танком, я же помню?.. Что со мной?! Мне показалось, или я действительно слышал ржание лошадей?..
Вопросы, вопросы, бесконечные вопросы. И ни единого ответа. Они представлялись мне черными полосами, перечеркнувшими сознание, и когда их становилось слишком много, я проваливался в бездонный мрак, безразличный к моему любопытству.
Сколько так продолжалось — не знаю, но однажды, очнувшись, я понял, что способен не только различать запахи и звуки, но и видеть. Я видел луч света, проскользнувший в брезентовую палатку. Закутанный в ватные одеяла и рваные спальники, я лежал на надувном матрасе. Похоже, обо мне заботились. «Я среди друзей?» — вот единственный вопрос, достойный сотни прочих…
