— Шутница…
— Я по-сумасшедшему рада тебя видеть, пусть хоть во сне, вот и болтаю глупости, — прошептала, так знакомо утыкаясь мне в шею. — Почему ты не снился мне раньше, вреднюга-айр?
— Не знаю. И не понимаю, почему приснился сейчас, — увидел, как меняется ее мордашка, и поспешил добавить: — Я тоже страшно рад такому… ощутимому… сну, — плюнул на все свои страхи, покрепче стиснул мою девочку в объятиях и приник к ее устам, как немногим раньше припадал к бурливым струям ручья. Ощутил то же самое — жизнь и разрывающую грудь радость, на сей раз еще более острую: ведь ручей не целовал меня в ответ, а земля не пыталась прижаться сильнее.
Я чуть отстранился, ощутив жгучую потребность рассмотреть Малинку. Сколько раз на галере вспоминал ее, рисовал перед мысленным взором, а теперь могу безо всяких усилий переводить взгляд с глаз на губы, с лица на грудь, и совсем не нужно напрягать память или воображение. К моему удивлению, я увидел вовсе не тот облик, что остался в памяти. Девочка повзрослела. На осунувшемся, чересчур бледном лице поселилось жесткое властное выражение, раньше мелькавшее лишь изредка, под глазами залегли тени. Малинка похудела, об этом говорили не только глаза, но и руки, обнимавшие ее. Но мой любимый носик оставался таким же задорным, а обосновавшиеся на нем веснушки — яркими. Значит, она послушалась меня и не стала их прятать…
— А ты изменился, — с удивлением озвучила мои мысли девочка, в свою очередь разглядывая меня. — Возмужал, вон, даже плечи раздались, и руки стали мускулистыми. Ты, конечно, и раньше не был слабаком, — спохватилась она, я лишь усмехнулся, вспомнив ее прежние нелестные отзывы о моей внешности, — но теперь это сразу в глаза бросается. — С удовольствием провела ладонью по моей руке, от плеча до запястья. — Хозяйка Небесная, ну и мозоли! — принялась ощупывать ладонь. — Не похоже, что от меча. Чем же ты занимался? Загорел дочерна…
— Мозоли от весла. Я был рабом на галере. Как теперь выяснилось — два года. Времени на загар хватило. — Малинка шире распахнула глаза и не находила, что сказать. Может, теперь, наконец, я стал ей противен? — Это не сон, Линочка. Или не обычный сон. Ты тоже не такая, какой осталась в памяти. Может, поэтому я тебе и не снился. Что за радость созерцать, ощущать и обонять немытого галерного раба с исполосованной спиной?
— Но теперь ты свободен? Ты вообще жив?! — она с лихорадочным беспокойством принялась тормошить меня, ощупывать, осматривать. — Спина у тебя совершенно целая…
