— Ужин был вкусный, — заметила Таша.
Служанка вздохнула:
— Вы бы это повару нашему сказали. Может, хоть это его настроение улучшит, а то день-деньской орёт благим — и не очень — матом…
— Комплексы?
— Похоже на то, — девушка хихикнула. Склонила голову, — доброй ночи, госпожа.
— И вам того же, — серебрушка скользнула из пальцев Таши в карман фартука. Служанка, расплывшись в улыбке, потянулась к свече на тумбочке.
— Нет, не надо!
— Оставить свет?
— Да!
— Как скажете, — она склонила голову и вышла.
Таша откинула голову на подушку, вглядываясь в огонёк свечки.
Время всех потом…
"…ты собираешься отобрать свою сестру у троих наёмников, — безжалостно зашептал тоненький голос, — наивная…"
"Хватит!"
"…кошкой…"
Таша закрыла слипающиеся глаза.
"…ты всего-навсего маленькая перепуганная девочка…
…а они…"
И наступила тьма.
Он шевельнул пальцами, будто перебирая невидимую паутину, и картинка полутёмной комнаты растворилась в светлом мареве. Когда в зеркальце осталось лишь отражение его лица — отложил серебристый круг в золотой оправе на стол и, положив подбородок на скрещённые пальцы, взглянул на огонь в камине. Умирающие угли подергивались тленной серостью.
Фигуры расставлены по местам. Игроки на позициях. Остался всего один ход.
И тут-то всё и начнётся.
Всё шло к этому. Всё до было лишь подготовкой. И она прошла безукоризненно, но дальше… дальше потребуется уже настоящая виртуозность.
Он знает, как всё будет. Он просчитал каждый ход. Он предугадал каждый поступок, каждое решение. И даже если что-то пойдёт не так, — ведь нельзя не допускать такой возможности, даже мастера имеют право на ошибку, — у него есть возможность это исправить. Нет, он вмешается совсем чуть-чуть, он не откажется от своего намерения руководить издалека… наблюдать. Просто наблюдать — до поры до времени. Но подкорректировать кое-что… самую капельку…
Это ведь не нарушит правил.
Тихо скрежетнула бронзовая дверная ручка.
— Входи, Альдрем, — не оборачиваясь, бросил он.
Старик осторожно вступил в комнату.
Вошедший являл собой идеальное воплощение доброжелательного дворецкого, всю жизнь проведшего в распахивании дверей, громогласном провозглашении имён и подношении овсянки. Во всяком случае, он был худым, как жердь, седым, как лунь, и морщинистым, как печёное яблоко — всё в лучших дворецких традициях. Из-под потрёпанного тёмного сюртука сверкали белизной кружевные манжеты и вычурный воротник рубашки. Единственное, что чуть выбивало его из образа, так это тёмные, слишком пронзительные глаза да чёрные перчатки без пальцев.
