— Да, да. — сказалъ Сельдяевъ, шумно вздыхая. — Читалъ и я, что гдѣ-то въ циркѣ показывали собаку, которая разговариваетъ; потомъ кошку… тоже. Показывали… которая разговариваетъ…
Я погасилъ искорку ненависти, мелькнувшую у меня въ глазахъ, и сказать, хлопнувъ его по плечу:
— Такъ слушайте, что же дальше! Собака, значить, къ нему: "А такъ, ты сознаешься?!" — Такъ точно. Только вотъ что, ваше высокородіе; такъ какъ говоримъ мы глазъ-на-глазъ, то раздѣлимся по совѣсти. Я вамъ брилліантовыя сережки отдамъ, что укралъ, a вы меня отпустите…" И кладетъ передъ ней серьги. Собака только плечами пожала: "куда мнѣ онѣ… Вѣдь всѣмъ ювелирамъ примѣты и описаніе сережекъ разосланы. Попадусь еще… Есть у тебя рублей пятьдесятъ наличными — такъ дай. Тогда чортъ съ тобой, иди куда хочешь". — "Тридцать пять есть!" — "Ну, ладно, давай, да сережки то не здѣсь сбывай, a гдѣ-нибудь въ Берлинѣ или Дрезденѣ!" Опустила деньги въ карманъ да прочь со стола.
Сельдяевъ выслушалъ меня, и въ глазахъ его мелькнула тѣнь интереса къ моему разсказу.
— Да откуда жъ у нея карманъ?
— Карманъ сюртука. Онѣ вѣдь одѣваются въ форменные сюртуки. Шашка. Сапоги. Свистокъ. Жалованье 11 рублей съ полтиной.
Но Сельдяевъ снова погасъ. Взялъ меня подъ руку и спросилъ:
— Ну, a что тутъ у васъ, вообще, въ Петроградѣ интереснаго?
— Вы лучше разскажите, что у васъ слышно въ Армавирѣ?
Онъ остановился, обернулся ко мнѣ, и лицо его сразу оживилось.
— Да вѣдь я вамъ и забылъ сказать: вотъ будете поражены… Ерыгина помните?
— Не помню.
— Ну, какъ же. Такъ можете представить, этотъ Ерыгинъ рѣшилъ ѣхать въ Сибирь! Нашелъ въ Иркутскѣ магазинъ, который ему передали на выгодныхъ условіяхъ — и переѣзжать туда… Не чудакъ ли?.. Что вы на это скажете?!
И онъ залился закатистымъ смѣхомъ.
— Господи Іисусе! Кто бы могъ подумать! — воскликнулъ я и вслѣдъ за нимъ залился смѣхомъ.
Какъ это часто бываетъ, смѣялись мы по разнымъ поводамъ.
Къ подъѣзду большого коммерческаго банка подъѣхалъ господинъ среднихъ лѣтъ, незначительной наружности…
Когда онъ, среди потока другихъ кліентовъ банка, проходилъ черезъ стеклянный, монументальнаго вида, турникетъ, то пріостановился около усталаго, отупѣвшаго отъ безсмысленной работы швейцара и медлительно, съ нѣкоторой раздумчивостью, совсѣмъ не вязавшейся съ происходившей кругомъ суетой, спросилъ швейцара:
— Много народу, небось, у васъ бываетъ въ день?
— Много, — отвѣчалъ швейцаръ, вертя турникетъ.
