"Входитъ хозяинъ, a въ рукѣ у него двустволка"…
— Нѣтъ, больше я говорить не буду, — угрюмо про ворчалъ Панасюкъ. — Что же это такое: мѣшаютъ.
— Ну, Панасюкъ! Милый! Алмазный Панасюкъ. Даемъ тебѣ торжественное слово, что свиньи мы будемъ, базарные ослы будемъ, если скажемъ хоть словечко… Мертвецы! Склепы! Гробы!
— Такъ вотъ что я вамъ скажу, господа: если еще раздастся одно словечко или даже шопотъ — ну, васъ! Ни звука отъ меня больше не добьетесь.
— Читай, драгоцѣнное дитя. Декламируйте, талантливый Панасюкъ. Мы умираемъ отъ нетерпѣнія.
VI.
И снова началъ Панасюкъ:
— Какъ я женился.
Онъ благополучно прочелъ первые десять строкъ… Когда началъ одиннадцатую — нахмурилъ предостерегающе брови и подозрительно поглядѣлъ на Туберкуленку и Магарычева.
Наконецъ, дошелъ до потрясающаго мѣста:
И полѣзъ подъ кровать я, какъ насѣкомое,
Абсолютно провелъ тамъ два часа.
Входить хозяинъ, a въ рукѣ у него дву… ствол…
Туберкуленко повелъ бровями и погрозилъ украдкой Магарычеву пальцемъ: тотъ смѣшливо дернулъ уголкомъ рта и сдѣлалъ серьезное лицо.
— Не буду больше читать, — сказалъ Панасюкъ, вставая съ поблѣднѣвшимъ лицомъ и прыгающей нижней челюстью. — Что же это такое? Издѣвательство это надъ человѣкомъ?! Инквизиція?!
Всѣ были искренно возмущены Туберкуленкой и Магарычевымъ.
— Свиньи! Не хотите слушать — уходите!
— Господа, — вертѣлся сконфуженный Туберкуленко. — Да вѣдь я же ничего и не сказалъ. Только когда онъ дошелъ до хозяина съ двустволкой…
— Ну?!
— Я и вспомнилъ, что онъ уже два раза доходилъ до этого мѣста. И дальше ни на шагъ?!
— Ну?!
— Такъ вотъ я и испугался, чтобы и въ третій разъ кто нибудь не перебилъ его на "хозяинѣ съ двустволкой".
VII.
Почти полчаса пришлось умолять Панасюка снова начать свою захватывающую повѣсть о томъ, какъ онъ женился. Клялись всѣ, били себя въ грудь, гарантировали Панасюку полное спокойствіе и тщательное наблюденіе за неспокойнымъ элементомъ.
И снова загудѣлъ глухой измученный голосъ Панасюка:
Какъ я женился.
Я, не будучи поэтомъ,
Разскажу, что прошлымъ лѣтомъ…
Всѣ слушатели скроили звѣрскія лица и свирѣпо поглядывали другъ на друга, показывая всѣмъ своимъ видомъ, что готовы задушить всякаго, который осмѣлился бы хоть вздохомъ помѣшать Панасюку.
По мѣрѣ приближенія къ знаменитому мѣсту съ залѣзаніемъ подъ кровать, лица всѣхъ дѣлались напряженнѣе и напряженнѣе, глаза сверлили другъ друга съ самымъ тревожнымъ видомъ, нѣкоторыхъ охватила даже страшная нервная дрожь… А когда блѣдный Панасюкъ бросилъ въ толпу свистящимъ тономъ свое потрясающее:
