— Что же вы, наконецъ, будете дѣлать?!
— Вотъ тебѣ разъ! Будто вы не знаете!.. Да вѣдь нынче Панасюкъ у Мыльникова будетъ о своей женитьбѣ докладывать.
— Тьфу ты, Господи! Рѣшительно вы съ ума сошли съ этимъ Панасюкомъ. Что особеннаго въ его женитьбѣ?
— Это нѣчто Гомеровское. Нѣчто этакое Шекспировское.
— Что же именно?
— Не знаю. Сегодня вотъ к услышимъ.
Тутъ же я окончательно рѣшилъ идти слушать Панасюка.
III.
У Мыльникова собралось человѣкъ двадцать. Было душно, накурено. Панасюка, какъ рѣдкаго звѣря, загнали въ самый уголъ, откуда и выглядывала его острая лисья мордочка, щедро осыпанная крупными коричневыми веснушками.
Нетерпѣніе росло, a Панасюкъ и Мыльниковъ оттягивали начало представленія, ссылаясь на то, что еще не всѣ собрались.
Наконецъ, гулъ нетерпѣливыхъ голосовъ разрѣшился взрывомъ общаго негодованія, и Панасюкъ далъ торжественное обѣщаніе начать разсказъ о своемъ бракѣ черезъ десять минутъ, независимо отъ того, всѣ ли въ сборѣ, или нѣтъ.
— Браво, Панасюкъ.
— Благослови тебя Богъ, дуся.
— Не мучай насъ долго, Панасюченочекъ.
Тутъ же разнеслась среди собравшихся другая сенсація: разсказъ Панасюка будетъ исполненъ въ стихахъ. Панасюка засыпали вопросами:
— Какъ? Что такое? Развѣ ты поэтъ, милый Панасюкъ? Отчего же ты до сихъ поръ молчалъ? Мы бы тебѣ памятникъ поставили! Поставили бы тебя на кусокъ гранита, облили бы тебя жидкимъ чугуномъ — и стой себѣ на здоровье и родителямъ на радость.
— Я, господа, конечно, не поэтъ, — началъ Панасюкъ съ сознаніемъ собственнаго достоинства, — но есть, господа, такія вещи, такія чудеса, которыя прозой не передашь. И въ данномъ случаѣ, по моему, человѣкъ, испытавшій это; если даже онъ и не поэтъ — все-таки, онъ обязанъ сухую скучную прозу переложить въ звучные стихи!!!
— А стихи, дѣйствительно, звучные? — спросилъ осторожный Передрягинъ.
— Да, звучности въ нихъ не мало, — неопредѣленно отвѣтилъ Панасюкъ. — Вотъ вы сами услышите…
— Да ужъ пора, — раздался ревъ голосовъ. — Десять минутъ прошло.
— Разсказывайте, Панасюкъ!
— Декламируй, Панасище.
— Извольте, — согласился Панасюкъ. — Садитесь, господа, всѣ — такъ удобнѣе. Только предупреждаю: если будете перебивать — перестану разсказывать!
— О, не томите насъ, любезный Панасюкъ. Мы будемъ тихи, какъ трупы въ анатомическомъ театрѣ.
— И внимательны, какъ французъ къ хорошенькой женщинѣ!
— Панасюкъ, не терзайте!
— Начинаю, господа. Тихо!
IV.
Панасюкъ дернулъ себя за уголъ воротника, пригладилъ жидкіе бѣлые волосы и началъ глухимъ торжественнымъ голосомъ:
