— Мы засыпаем, когда уходит солнце, и встаем, когда солнце возвращается из-за гор. Что будет, если вдруг однажды солнце не вернется? — нагонял страху на сходе Овус. — Так и наши обычаи. Мы поступаем так, потому что поступали так всегда. И посмотрите — все в порядке. Разве мы плохо живем? Разве нам нечего есть? Разве нам нечего пить? Разве над нами не светит солнце? А Вирон говорит: изменим это, изменим то. Но как можно менять то, что установлено до нас?
Вирон смотрел на сосредоточенные лица и понимал, что даже среди его близких сородичей из рода Большая Лапа есть те, кто согласен с Овусом, а не с ним, старейшиной рода. И это несмотря на все его старания.
Нет, уговорами ничего не добиться. И от колдовства толку не будет. Чего гаданием заниматься, если каждая колдунья на стороне своего рода? Тем более нет смысла рассчитывать на поддержку после того, как умерла Рами.
Вирон был уже не молод, накопил не малый жизненный опыт, и этот опыт говорил ему — в управлении племенем надо что-то менять. Вот он сейчас вождь, а что толку? По правилам, каждый род ежедневно выделяет мужчин, которые ночью должны охранять стойбище. Охранники подчиняются вождю. Якобы подчиняются. Несколько лун назад один из охранников из рода 'длинноносых', молокосос Туди Олук (Толстый Кабан), ушел ночью в шалаш к женщине. Да еще к какой?! Чужой жаме — женщине своего напарника! Пока напарник добросовестно сторожил стойбище с одной стороны, Олук развлекался с его жамой.
С неохраняемой стороны на стойбище проник медведь. По запаху нашел яму, где бродило сусло для муссы, выкопанную рядом с шалашом Рами, колдуньей рода 'большелапых', сестры Вирона. Дока Рами (Длинная Ветка) проснулась от шума, вылезла из шалаша и угодила под лапу захмелевшему зверю. Разбушевавшийся 'хозяин' в одно мгновение снял бедняжке скальп — два дня умирала в муках. Пока прибежал с другого края стойбища второй охранник и начал зажженным факелом отгонять медведя, тот порушил еще несколько шалашей. Хорошо хоть люди успели разбежаться. А этот засранец Олук даже ничего не услышал — так и продолжал тереться со своей жабью*.
Рассвирепевший Вирон настоял на том, чтобы Олука подвергли жесткому наказанию — порке розгами из молодых побегов тальника. По установленной процедуре нарушителя дисциплины клали на землю и пороли до потери сознания. Бил старейшина рода, а колдунья следила за лицом провинившегося и давала сигнал, когда прекратить экзекуцию. Наказание суровое — человек мог и не выжить. Но это если все делать, как положено. В случае же с Олуком процедура, призванная крепить дисциплину и устрашать разгильдяев, превратилась в посмешище.
