Я довольно наивно полагал, что возраст ему не помеха. Говорю твердо:
— Возраст тут ни при чем. Вы человек необыкновенный, а такое с возрастом не уходит.
— А-а, — произносит он и спрашивает: — Как вы думаете, Луиза хочет детей?
Даже не знаю, что сказать. Положим, я подозревал, что тема эта может быть затронута, и все же я поражен его прямотой: нельзя же сбрасывать со счетов, что я знал его жену — и очень близко знал — с этой деликатной и личной стороны.
— Она говорит, — продолжает Алессандро, — что решение за мной.
— А вы хотите детей?
— Я говорю, нет…
— Так вы и не хотите?
— Мы ведем хорошую жизнь. Мир же этот ужасен. Я не знаю, какие чувства владеют Луизой. Положение трудное.
Пожалуй, эти вопросы Алессандро должен обсуждать с Луизой, а помехой тут их разница в возрасте: он не может найти нужных слов, что очень сильно его огорчает. Всякие подозрения о связи между мной и Луизой несущественны — они ничто в сравнении с тем ущербом, который наносит их отношениям взаимное непонимание. Может быть, Алессандро предпочел заручиться моей поддержкой, вместо того чтобы выказывать бессмысленную ревность?
— Вам бы с ней поговорить… — неуверенно произношу я.
Взгляд Алессандро суров.
— Я говорю с вами.
— Простите. Вы правы.
Сильной рукой он сжимает мое плечо:
— Нет, это я прошу прощения. Вы хороший человек — мой друг.
Он и в самом деле считает меня своим другом или это просто обращение? Трудновато понять Алессандро. Я трогаю его руку. Хочу что-нибудь сказать, но ничего стоящего на ум не приходит.
Выждав секунду-другую, Алессандро было снова взялся за газету, но вдруг возвращается к теме, с какой начал разговор:
— А она вас любила?
Это уже тактика судебного заседания. Самый важный вопрос Алессандро задал словно невзначай, как будто это результат запоздалых раздумий. Я в замешательстве от такого тонко рассчитанного подхода. Пустым звуком оказались все его заверения в дружбе.
— Нет, я так не думаю, — говорю я уклончиво. Алессандро кивает, не отрывая глаз от газеты.
Примерно через час отправляемся домой. Выбираем кружной путь, с тем чтобы посетить все достопримечательности Сорренто, связанные с мировой литературой: гостиницу, в которой Ибсен писал «Привидения» и которая построена на месте, где родился Тассо, самый знаменитый сын Сорренто, убежище русских Максима Горького и Исаака Бабеля. Алессандро ведет себя как ни в чем не бывало, и мы оживленно беседуем. Признаюсь ему, что особенно хотел бы побывать в Равелло, где Рихард Вагнер сочинял «Парсифаля». Алессандро подозрительно смотрит на меня. Похоже, подозрительность — это единственное выражение, которое ясно проглядывает на лице неаполитанцев: точно так же было с синьорой Мальдини, когда она узнала о моем знакомстве с Алессандро. Объясняю, что моя любовь к Вагнеру не есть признак неофашистских склонностей. Тон у меня резкий, недовольный. Алессандро смеется:
