Новый пришел в прорабку во время обеда.
— Здравствуйте, — тихо сказал он.
Бригада перестала жевать. На минуту затихла гулкая перестрелка «козлятников».
— Здравствуйте, коли не шутите, — ответил Филимонов.
Человек стоял в проеме двери. Свет обтекал его сзади, выделяя резкий, будто вырезанный из темной жести силуэт.
«Принесла кого-то нелегкая, — подумал Филимонов, — черт его знает, может, новый кто из управления. Физиономия что-то незнакомая».
Но тут же он разглядел в руках незнакомца небольшой узелок. Смешной такой ушастый узелок в красных цветочках. Человек держал его за уши, как зайца.
«Нет, — решил Филимонов, — это не начальство».
— Кто таков будешь? — спросил он.
— Я назначен к вам в бригаду, товарищи. На должность землекопа, — сказал человек и, помолчав, добавил: — Согласно штатному расписанию.
Снова стало тихо. Снова перестали жевать.
Бригада в упор разглядывала нового, и ей, бригаде, было смешно и немножко странно, как это управляющий, мужик с понятием, взял такого хилого пожилого человека землекопом.
Кто-то присвистнул озадаченно.
А Зинка Морохина, баба здоровенная и языкатая, хлопнула себя по могучим ляжкам и заорала:
— Ну, ребяты, теперь живем! К завтрему ж триста процентов ка-а-ак влупим с новым-то товарищем! Вот же ж насмешил, фитюля, трах-тара-рах-бах!
Новый переложил узелок из руки в руку, шагнул к Зинке и тихим своим голосом сказал:
— Вы меня извините, но очень стыдно ругаться. Особенно женщине. Понимаете, товарищ, это ужасно стыдно. Это совсем неженственно.
И Зинка при гробовой тишине и недоумении бригады начала вдруг заливаться густым, даже каким-то синюшным румянцем.
Нельзя сказать, чтобы Зинку никогда не пытались укорять. Но делалось это обычно раздраженно или зло людьми, задетыми ею, а тут...
От неожиданности этих тихих слов челюсть у Зинки отвалилась, и такое изумление было на ее лице, что новый смущенно улыбнулся и совсем уж ее доконал.
— Да я так... Если я вас обидел своим замечанием... Вы не переживайте, пожалуйста, — забормотал он.
— Ах ты... ах ты, гнида... — только и смогла выдавить Зинка и вылетела из прорабки.
И тут же грохнул хохот.
Филимонов просто стонал от смеха и, сгребая слезы со щек своей невероятной ручищей, приговаривал:
— Неженственно, а? Братцы! Он Зинку чуть не забидел, а?
И при каждой фразе вновь взрывался хохот.
— Ну ты, брат, даешь! — расслабленно сказал Филимонов, когда все изнемогли от смеха и немного утихли. — Ну, даешь. Ты в театре, случаем, не работал?
