У нее был очень печальный вид. Балашов не выдержал и расхохотался:
— Да тебе что — жалко его?
— Гори он синим огнем, старый черт! Мне его жену жалко!
Зинка тоже засмеялась. Потом вдруг нахмурилась и озабоченно спросила:
— А что ж мы с ними делать станем? Это ведь, наверно, деньжищ-то сколько?
Травкин обернулся к Балашову:
— А здорово все-таки, Александр Константиныч, вы глядите — нашли клад, золото, и ничего, кроме любопытства, не испытывают. Забавляются, как малые ребята. Ей-богу, удивительно даже. Я вам советую, Александр Константиныч, соберите вы эти монетки, чтоб не затерялась какая. Их сдать надо, они государственные.
Пятерок оказалось двадцать три штуки. Их складывали в ладони Балашову, и он чувствовал необычную, не по объему, тяжесть.
— Ух ты, зубов-то сколько сделать можно, — вздохнул Мишка.
— Ага! Семь челюстей — на каждый день недели, — отозвался кто-то.
— Чего приуныли? — спросил Балашов. — Я вам сейчас расскажу одну историю. Как я чуть не стал акулой капитализма.
И он рассказал такую историю.
Как попала нам в руки золотая царская пятерка, я уже не помню. Кажется, мы ее просто нашли. Так что закона мы не нарушали — это точно.
Преступниками мы стали позже. Золото и преступления! Ха! Акулы Нью-Йорка рыщут по Питеру!
Смешно было жить прежней, добропорядочной жизнью, если на тебя внезапно свалилось богатство.
Смешно ходить в школу, готовить уроки, бояться двойки — в общем, делать осточертевшие за семь лет вещи, если ты в состоянии купить хоть двадцать билетов, хоть в десять кинотеатров, съесть хоть килограмм мороженого в «Лягушатнике» или взять и приобрести семейство живых черепах в зоомагазине на Садовой.
Вячек сказал, что, когда черепахи наскучат, из них можно сварить великолепный суп. Он говорил, что мясо у черепах зеленое, а варить их надо в шампанском. Тридцать две минуты.
Не знаю уж, откуда он выкопал столь исчерпывающие сведения и кем он себя в тот момент воображал, но говорил он томным голосом, чуть картавя, и вид у него был скучающий и несколько развинченный.
Золото!
Экю! Луидоры! Наполеондоры! Гульдены! Драхмы!
Хранили мы пятерку по очереди. День я, день Вячек. Мы могли бы в любое время сдать ее в скупочный магазин, но нам вполне хватало символа нашего будущего финансового могущества.
И потом, откровенно говоря, мы не очень-то представляли, куда девать такую прорву денег. А что будет прорва, мы не сомневались.
— Тыщу дадут? — спрашивал я. (Дело-то было еще до реформы.)
