Порфирием, с нею? Нужно ли им это знакомство? Надежное ли оно?
Все, кто носил форменные фуражки с кокардами, Лизе представлялись людьми далекими от рабочих. И хотя Нечаев чем-то сразу располагал к себе — только нехорошо, что в лицо он все время заглядывает, — Лиза решила пока не быть с ним откровенной. Поэтому, когда телеграфист снова стал говорить о событиях в Маньчжурии, о смещении Алексеева и едко высмеивать Куропаткина, Лиза замкнулась. Говорила только" что-нибудь очень неопределенное. Нечаев это заметил. Щелкнул снизу ногтем по козырьку фуражки и подмигнул ей:
А Порфирий Гаврилович, оказывается, молодец…
Почему? — невольно спросила Лиза.
Спросите сами его, — еще выразительнее подмигивая, отозвался Нечаев. И прибавил: — Да и вы тоже молодец. Ну, вот и контора.
Начальник участка, инженер, такой же молодой и сухощавый, как Нечаев, и, по-видимому, его хороший друг, принял Лизу приветливо. Дал ей лист бумаги, перо. Сам встал из-за стола, сказал:
Садись, пиши. Умеешь? А что — я продиктую.
И, одновременно поддерживая с Нечаевым непонятный для Лизы разговор о каких-то новых снарядах, примененных японцами, он стал диктовать ей текст прошения. Лиза волновалась, она никак не могла вспомнить, в каких словах пишется «ять», и забывала ставить твердый знак. Вдобавок плохо слушались пальцы, застывшие на холоде без рукавичек, и буквы получались неровные, будто измятые.
Наконец прошение было закончено. Игнатий Павлович взял его, прочитал вслух.
Очень хорошо. Придешь ко мне за ответом через два дня. Ты нигде здесь у нас не работала?
Лиза смутилась. Как ответить?
Нет еще. Из тюрьмы я недавно. — И сердце у нее екнуло: откажет.
А-а! За что?
Она политическая, Игнатий Павлович, — быстро вступился Нечаев. — За хранение нелегальной литературы сидела. Я тебе давеча забыл сказать.
Угу… — Игнатий Павлович медленно положил на стол прошение Лизы, придавил его каменным пресс-папье, постоял, чертя пером на бумаге какие-то фигурки. — Ну что же… Приходи за ответом, как я сказал, через два дня.
И ощущение радостной надежды стало медленно гаснуть, снова появилось прежнее горькое чувство, с каким она вч этот день покинула дом Василевых. Тюрьма за плечами, да еще по политическому делу, — какая тут может быть надежда? Теперь во всем и для всех это пугало. Но Лиза не подала виду, сказала «спасибо» Игнатию Павловичу и вышла.
