– Да, однозначно не ответишь. Я бы, наверно, спасла кошку.
– И я. Потому, что мы женщины и по себе знаем, как живое существо рождается. Мне было бы стыдно, что не спасла Рембрандта. Очень стыдно. Совершила бы культурное преступление, зато не совершила преступления против Природы живого существа.
– Как мы уже говорили, главный повод встречи – ваш юбилей. Но есть и другой: вручение вам Большой Бунинской премии в номинации «Поэзия». Меня здесь интересует имя классика в названии. Скажите, ощущаете ли вы родственность вашей поэтики с поэтикой Бунина?
– Я уже сказала, что в этой своей «пятилетке» писала стихи. Некоторые включёны в поэтическую книжку «Холм». Она стала поводом для выдвижения меня на Бунинскую премию. Услыхала об этом – в сердце словно ударило. Получала много премий: и Пушкинскую, и Лермонтовскую, и Дельвиговскую. Была милая итальянская премия «Роза Петрарки». Почему же при имени «Бунин» словно в сердце ударило? У меня с его именем связь через небеса. Бунину проникновенно небезразлично всё, касающееся женщины. Женщина в истории, женщина в доме, женщина во власти – важные темы моей жизни. Говорили и ныне говорят, что женщина – декоративный пол, всерьёз мало кому интересный в цивилизации. Однако жизнь сегодня опровергает такую чепуху. Когда-то мужчина «пригнул» женщину, сочинив сказку про ребро. Сказка была ему нужна, чтобы женская точка зрения не оказалась на вершине власти. Она «умиряла» бы бунтующий мир. Ныне женщина нередко приходит к порогу власти. В XX веке было, а сегодня ещё больше. Образованные и воспитанные, мы работаем по мужским схемам. Женского мироощущения, её точки зрения на вершинах власти нет. Там – жёны-помощники, о них предупреждает вторая глава Библии.
– Какая же тут взаимосвязь с Буниным?
– Бунин, как никто, чувствовал женщину. Ни один великий писатель XIX–XX вв. не понимал её так тонко. Иван Алексеевич видел в женщине равновеликую фигуру и хотел её понять. Есть у меня с Буниным и другая взаимосвязь. Бунин писал стихи, прозу, переводил. Я тоже занималась переводами. Не хочу сравнивать себя с ним, но замечу: когда он занимался переводами, то любил дерзкие опыты. Позволил себе перевести «Песнь о Гайавате» Лонгфелло. Я в переводах малоформистка, никогда не взялась бы за перевод этой поэмы. Переводила «Мерани» Николоза Бараташвили, «Пьяный корабль» Рембо, «Тьму» Байрона, шестьдесят шестой сонет Шекспира – всё это у меня не опубликовано. Не видела необходимости. Работала для себя. Перевела недавно с украинского «Два цвета» Дмитра Павлычко. Он близкий и дорогой сердцу поэт. Сам он считает это стихотворение непереводимым. Хочу показать ему свой дерзкий перевод. Скажу ещё об одном качестве Бунина. У него было очень развито ощущение Богоприсутствия во всём. Точно о таком состоянии написал когда-то Алексей Константинович Толстой: «Натянутые струны между небом и землёй». Если такие струны есть в стихах, то человек – поэт. Говорю здесь не о мере таланта, а о способности соединять собою Землю и Небо. Смолоду мечтала я составить книгу «Христос на Руси», где два века нашей поэзии показать сквозь призму двунадесятых праздников. Хотелось, чтобы через литературу XIX–XX веков современные люди увидели, как «обрусел» Христос. Помните, у Тютчева:
