Однако отец, пожалуй, первым понял, что там совсем другой, стеклянный глаз, а оглядев Аудрюсову пробитую скулу, решил, что скорую вызывать вовсе не обязательно. Опомнившись, дядина жена вдруг повернулась к сыну и давай хлестать его по щекам. Одну-другую оплеуху Рамунас бы снес и глазом не моргнув, но мать, раззадорившись, хлопала и хлопала по лицу, как массажистка по мягкому и не очень чувствительному месту. Рамунас не вынес такого унижения, схватил с комода первый попавшийся глиняный горшок и напялил его на голову подобно шлему. Теперь он походил на рыцаря, разве что прорези для глаз не хватало, чтобы лучше ориентироваться на поле брани…
Раздосадованная тетя Виталия плюхнулась в кресло, которое опять отозвалось вздохом, засопело и затихло. Мама принесла целую охапку бинтов и лекарств. Папа закатал рукава и снял галстук. А Кастуте подержала над тюльпанами руки, словно грела их у огня и произнесла очень спокойным голосом:
— Разрешите мне…
Раненые вскоре почувствовали, что боль почти отошла, и стали поглядывать вокруг, прислушиваться, что там случилось с Рамунасом:
— Сними ты этот горшок! — бранила мать. — Слышишь, что говорю!
— Да не могу я, — гудел Рамунас. — Застрял…
— Сумел надеть, сумей и снять. Что это такое еще!
— А как ты кольцо без мыла снять не можешь?.. Голова разбухла…
— Прекрати болтать глупости! Возьму вот лук и тресну сейчас, все фокусы закончатся!
— Ой-ой-ой!.. — забеспокоился папа. — Просил бы поберечь. Находка шестнадцатого века! Бесценная драгоценность. Подарок друзей на свадьбу…
— Ты слышал?! — крикнула тетя Виталия сыну. — Чтобы сию минуту снял и поставил на место!
Рамунас повертел головой, покрутил горшок и опять прогудел:
— Ну, честное слово, не могу. Нос не пускает. Щеки распухли…
— Тогда пойди сядь и посиди, пока щеки отойдут. Мы никуда не торопимся, — она знаками показала отцу, чтобы тот не беспокоился. — А мы сейчас кофе будем пить, торт есть…
На столе и в самом деле уже стоял большущий, как жернов, торт, поделенный на две равные половины. Одна оранжевая, и на ней кремом написано «УГНЮС», другая белая, с надписью «АУДРЮС». И в каждой половинке по тринадцать свечей. Кастуте уже закончила перевязывать виновников торжества, мама разливала кофе, а папа принялся зажигать свечки. Рамунас по-прежнему сидел с черным горшком времен Великого Литовского княжества на голове и, подперев руками подбородок, о чем-то тягостно размышлял. Дядина жена все время показывала руками, чтобы никто с ним не заговаривал, чтобы забыли о нем и не обращали никакого внимания, Когда все, грохоча стульями, стали придвигаться к столу, тетя Виталия подъехала со своим креслом к сыну и вполголоса пообещала:
