Казалось, отец сошел с ума. Он танцевал вокруг дерева как индеец, ревущий от ярости. Он бил кулаками по дереву. От чего кора разлеталась, а на костяшках его пальцев появились сетки ран. Он бил его. Его большое, лунообразное лицо было белым от расстройства и красным от злости.
— Пожалуйста, папа, — стонал Джеки. — Чтобы я ни сказал,… прости меня за это.
— Спускайся! Спускайся, и прими свое чертово лекарство, ты, маленький трус! Немедленно!
— Я спущусь… я спущусь, если ты пообещаешь… не бить меня слишком сильно… не причинишь мне вреда… только отшлепаешь, но не навредишь мне…
— Спускайся с этого дерева! — прокричал его отец.
Джеки посмотрел на дом, но это было безнадежно. Его мать отступила куда-то далеко, на нейтральную территорию.
— НЕМЕДЛЕННО СПУСКАЙСЯ!
— О, папа, я не смею! — крикнул Джеки в ответ, и это было правдой. Потому что сейчас отец может убить его.
Это была тупиковая ситуация. Может минута, может две. Его отец кружил вокруг дерева, пыхтя, как кит. Джеки крутился на руках и коленях, следя за его движениями. Они были как части часов.
Во второй, или третий раз, возвращаясь к лестнице, прибитой к дереву, Торрэнс остановился. Он изучающе смотрел на лестницу. Положив руки на ступеньку напротив глаз, от начал подниматься.
— Нет, папа, она не выдержит тебя, — прошептал Джеки.
Но его отец продолжал упорно подниматься, как судьба, как смерть, как рок. Выше и выше, все ближе к домику на дереве. Одна ступенька сломалась под его руками, и он чуть не упал, но, с ворчаньем, рывком успел ухватиться за следующую. Другая ступенька, под тяжестью его тела, со скрежещущим звуком выдергиваемых гвоздей, повернулась из горизонтального в вертикальное положение, но не сломалась, и вот дергающееся, напряженное лицо появилось над уровнем пола, это был единственный раз в жизни Джека Торрэнса, когда отец пришел к нему в домик. Если бы он только мог толкнуть это лицо ногой, на которой еще был мокасин, толкнуть туда, где между свинячьих глазок находился нос. Он мог бы столкнуть отца с лестницы, возможно, убил бы его. (А если бы он его убил, сказал ли бы кто-нибудь что-то, кроме: «Спасибо, Джеки»?) Но его остановила любовь, и любовь позволила ему только прикрыть лицо руками и сдаться, как только он увидел на досках толстые, короткие пальца сначала одной руки, а потом другой.
— Теперь, ей-богу, — его отец дышал. Он стоял над своим загнанным сыном как гигант.
— О, папа, — Джеки было жалко их обоих. На минуту отец застыл, на лице было выражение неуверенности, Джеки увидел лучик надежды.
