На этот раз двери услужливо распахнулись перед Кейном и Говардом.
– Ты, наверное, решил, что я собираюсь ударить его? – спросил Кейн, когда они с Говардом вошли в лифт.
– Я... я точно не знаю... – промямлил Говард.
– Ты, должно быть, принимаешь меня за очень жестокого человека. Однако нельзя всю жизнь заниматься битьем тех, кто этого заслуживает. Так можно и в тюрьму угодить. А у нас с тобой найдутся дела поважнее, чем сидеть в тюрьме, верно?
Говард деланно рассмеялся, не, имея представления, что задумал Кейн. Сейчас, когда улеглось возбуждение от стычки с бритоголовыми, он внезапно осознал, что ничего не знает о своем новообретенном друге. Что он – друг, Кейн доказал действием и сейчас демонстрировал всем своим видом. Из того, как быстро и почти отчаянно он зацепился за Говарда, следовало, что он сам нуждается в друге. Нужда в друге была хорошо знакомым Говарду состоянием. Он испытывал подобную нужду все годы после смерти матери. Конечно, Майра была его другом. И, естественно, больше, чем другом, но вряд ли защитником. Она сама слишком нуждалась в защите и ничего не могла предложить Говарду взамен, а этот человек, которого Говард совсем не знал, нравился ему, и Кейну, очевидно, нравился Говард. Во всяком случае, Говард верил, что дружелюбие Кейна не может быть наигранным.
Правда, Говард немного побаивался Кейна, но к этому ему не привыкать: своей матери он тоже немного побаивался.
Когда дверь лифта открылась на тридцать четвертом этаже, Говард задержался с выходом.
– У меня есть сестра, – напомнил он.
– Ты мне уже говорил об этом, – сказал Кейн.
– Я имею в виду, она живет вместе со мной.
Кейн замер, глядя на него пустыми глазами. В досье Хаммади на Говарда не упоминалось о присутствии в его квартире сестры. Или нью-йоркские агенты Бени Хасана проворонили этот факт, или сестра недавно переехала к брату.
– Она редко выходит из дома, – пояснил Говард. – То есть она практически совсем не выходит на улицу. Вообще.
Слепой взгляд на лице его нового друга сменился выражением вежливого любопытства.
– Да? А почему?
– Она затворница, – сказал Говард. Он никогда точно не знал, какое определение подходит Майре. Раньше такая проблема почти ни разу не возникала.
– Затворница?
– Ну, она в некотором роде калека. – Последнее слово странно прозвучало для Говарда. Думать о Майре, как о калеке, он мог только в присутствии других. В домашней обстановке она была для него просто сестрой, иногда любимой, иногда невыносимой, но всегда человеком, не нуждающимся в дополнительных определениях, кроме факта своего существования. – Да, в некотором роде. Она владеет квартирой наравне со мной. Мать завещала ее нам обоим.
