— Бурлаки тащат баржи из Ардолии в Теремию. Везде на всем протяжении пути они слушают восхваления Божественного света. Это простые, хорошие люди, — ответил Корнель, совершая круговое движение головой, при этом боль пронзила мышцы и суставы от затылка до самых плеч.
Священник со вздохом огляделся по сторонам. Гарьяс перехватил этот взгляд и сразу же понял его. Вместе они принесли простую деревянную бадью и тряпки и стали чистить пол из светлых плиток. Каждый день после утреннего богослужения они ползали на коленях по всему помещению, вытирая следы верующих, чтобы Божественный свет всегда находил капеллу в столь безупречном состоянии, насколько это под силу обычным людям. В большинстве храмов такую работу выполняли сами прихожане, так как многие священники считали это недостойным своего положения. Но Корнель, в каком бы храме он ни был, с радостью выполнял ее сам. Недостаток смирения привел орден в упадок во Влахкисе. Священник был убежден в этом. Вместо того чтобы нести в сердце Божественный свет, многие члены ордена стремились к высшим должностям, пренебрегая обязанностями, они не служили больше свету, а лишь себе, своим эгоистичным амбициям.
Словно прочитав мысли Корнеля, Гарьяс заявил:
— Было настоящим чудом, что нам позволили распространять Божественный свет в этом месте.
Парень был не только улыбчивый, но и словоохотливый, на взгляд Корнеля, даже болтливый. С одной стороны, это слишком часто отрывало старшего священника от собственных мыслей и заставляло прерывать молчание, в которое он чаще всего был погружен, с другой — Гарьяс не сильно и нуждался в собеседнике, а выдавал длинные монологи, поэтому Корнелю не приходилось отвечать. Но сейчас Гарьяс, очевидно, ждал ответной реплики, и Корнель спросил тихо:
— Я предполагаю, ты имеешь в виду не страну, а конкретно этот храм?
— Да.
— Должен признать, что тогда я даже не мог мечтать о таком. Еще сохранилось так много ненависти, Гарьяс. Так много, что даже невозможно представить. Если ты думаешь, что твоя ноша лишком тяжела, то поверь, это только кажется из-за того, что ты не знаешь войны. Сегодня тебя всего лишь могут обозвать форбсом, а тогда тебя изгнали бы из твоего дома, и ты был бы рад и благодарил милосердный свет за то, что ушел живым. Многие были не так удачливы. И их крыша горела прямо над их головой.
Это была старая, мучительная история, и Корнель сам не заметил, как свернул на привычную дорожку своих проповедей… едкие мгновения, когда у него развязывался язык. При этом священник ощущал, как внутри него растет и клокочет ярость. Но он сдержал себя, Гарьяс едва ли был подходящим слушателем. Слишком юн был его брат, слишком часто он слышал об ужасах, которые влахаки творили над братьями ордена в первые ночи после смерти марчега Цорпада. И они молча продолжили уборку.
