— А чего жалеть-то?
— Артем, — вздыхает мама. — Ты совсем взрослый уже, должен понимать такие вещи. Не нашла время ребенка родить, не сумела след на земле оставить. Для женщины это важно.
— А для мужчины?
— Для мужчины еще важнее, но по-другому.
— Что значит «по-другому»?
— То и значит. Вот отец твой…
Мама неожиданно замолкает, встает, начинает собирать со стола чашки, блюдца. Наверное, если бы я на самом деле четырнадцать лет провел в плену и на чужбине, я бы забыл многие особенности ее поведения и привычки. Но на самом деле в пересчете на чистое время отсутствовал я всего несколько месяцев и ничего не забыл.
Когда мать вот так обрывает себя и начинает греметь посудой, это значит, что она сердита, еще не все сказала и обязательно продолжит обсуждать неприятную тему «до победного конца».
— И что отец? — подбрасываю пару поленьев в костер ее праведной злости.
— Приезжа-а-ал… — негодует мама. — При всем параде, с семейством. Лет пять прошло, как на тебя бумага пришла. Я и не ждала. Думаю, бабушка ему написала. Она с годами помягче к нему стала, сын все же. Ну, в общем, явился, не запылился. Слава богу, додумался жену свою в гостинице оставить. Открываю дверь — стоит красавец, с цветами, с подарками. Я всегда думала, что если увижу — убью на месте! А тут вроде как застыла, понимаешь, Артем? Ледяная вся сделалась.
— Пустила?
— Ага. Даже чай попили, представляешь? О тебе разговаривали… А потом он… — мать задохнулась от гнева, — он про фигурку стал спрашивать.
Я обмираю, чайная ложечка выпадает из пальцев и звякает о край чашки. Мама этого, к счастью, не замечает.
— Мол, тебе дядя Коля ценную антикварную вещицу в наследство оставил.
— Он-то откуда узнал? — спрашиваю я, с трудом ворочая языком от волнения.
— Сказал, что человек к нему приходил какой-то. Коллекционер. Дескать, знакомец Николая Севостьяновича. Якобы лошадка эта больших денег стоит. Давай, говорит, Валя, продадим фигурку. Будут тебе деньги на старость! Ну не подлец ли, а?!
Мама сгребает посуду и уносит на кухню.
Я сижу ни жив, ни мертв. В голове полный сумбур. Выходит, Нефедов был прав, когда говорил о неких людях, охотящихся за моим предметом. И смерть Генки Ямина от отравленной глюкозы в полевом медпункте — не случайность. За мной следили. Охотились. А может, люди Надир-шаха, что преследовали нас в горах Гиндукуша, имели совсем другую цель? Им нужен был вовсе не Нефедов, а я, точнее — конь? Да и был ли Надир-шах?
— Выгнала я его, — перекрикивая шум воды в мойке, сообщает мать. — Сказала: «Даже если бы и осталась фигурка, все одно не продала бы, потому как память это по Артемушке!».
